Вслед за вараном из широкого проулка показывается еще один варан, поменьше и без желтой полосы на хребте. Это чудовище запряжено в повозку, представляющую собой клетку на колесах. По ту сторону деревянных прутьев в ногу толщиной плачут дети, их около тридцати. Между прутьев виднеются грязные заплаканные мордочки, несколько ручек тянутся наружу, прося то ли еды, то ли помощи.
Ониса подносят к этой передвижной клетке и передают вознице — тот сидит перед клеткой на неком подобии скамейки, сплетенной, как и трон Матери многоликих, их узловатых веток, руки держат подобия поводьев. Приняв пленника, возница приоткрывает дверцу у себя за спиной и закидывает Ониса внутрь клетки.
Ула. (Сквозь слезы.) С-св-в!.. Ч-чи-и!..
Онис, толкаясь, пробивается к прутьям, высовывается насколько это возможно и кричит умоляюще.
Онис. Ула! Ула-а! Помоги!
Ула. (Отчаянно дергаясь.) А-а-ах-н-н!..
На большее ее не хватает.
Запряженный варан, скучающе глядя перед собой, следует за головным вараном. За ним показывается еще яще, тоже тянущий за собой клеть, полную плененных детей. Над пылающей деревней стоит многоголосый плач.
Армия многоликих, растянувшись вереницей, движется прочь от уничтоженной деревни. Их больше трех сотен. Кто-то гонит перед собой украденных хряков, кто-то ест на ходу дымящееся мясо, кто-то пьет из пухлых бурдюков, кто-то очищает дубины от крови, кто-то тащит своих мертвецов. «Затылочные» рожи издевательски пялятся на обездвиженную Улу.
Детские стенания делаются все более неслышными, потом затихают в отдалении, и вот только огонь трещит. Ула уже успела выплакать все слезы. Теперь ей хочется одного — вырваться из невидим ой патоки.
Она с хриплым мычанием напрягает все силы, и у нее получается — патока постепенно отпускает. Ула обессиленно падает на землю, едва успев выставить перед собой руки, и, боясь снова угодить в патоку, на карачках отползает подальше. Замершие рядом Йоварс и другой рыбак изумленно смотрят на освободившуюся девушку и тут же пытаются повторить ее успех. Пока они тужатся и пыхтят, Ула встает на ноги. Колени у девушки дрожат. Она порывается бежать за многоликими, но вспоминает о маме и бросается в пылающую деревню.
Оказывается, не одну ее оставили в живых. Тут и там встречаются замершие в нелепых позах сельчане, и что удивительно, — все как один молодые, не старше двадцати. Видя Улу, они жалостливо ноют: помоги, мол, — но Ула не обращает на них внимания. Ей надо найти маму.
Она находит ее у своего дома. Дом почти догорел, мертвая мама лежит посреди двора. Ула падает ей на грудь и плачет. А вокруг трещит огонь, стонут заколдованные парни и девушки, лают псы, кричат гуси, и черные жирные столбы дыма уходят в равнодушное небо.
Постепенно выжившие высвобождаются из колдовской патоки. Кто-то, как безумный, носится по деревне, ища родных, кто-то, уже найдя, принимается их оплакивать, кто-то неподвижно стоит посреди горящей улицы и смотрит прямо перед собой.
К Уле подбегает Йоварс.
Йоварс. Вот ты где. (Пытается поднять девушку на ноги.) Пойдем. Здесь нельзя оставаться.
Ула. (Потерянно.) Что?
Йоварс. Пойдём, говорю. Они могут вернуться.
Ула. Кто?
Йоварс. (Раздраженно.) Кто-кто? (Машет рукой в сторону тракта.) Эти! С рожами!
Ула. Зачем им возвращаться?
Йоварс. Не знаю. Но дважды и дураку не везёт. Бежим в лес!
Ула. (Все так же потерянно.) Они забрали Ониса.
Йоварс. Не только его. Хиру тоже. Вообще всех детей забрали.
Ула. А с мамой твоей что?
Секунду Йоварс с мукой в глазах смотрит на нее, потом поворачивает лицо к своему дому, стоящему по соседству. Вместо дома там дымящееся пепелище. Ула все понимает и снова опускает голову маме на грудь.
Ула. Зачем им дети?
Йоварс. (Нетерпеливо пытаясь поднять ее на ноги.) Пойдём.
Ула. (Устало.) Оставь меня.
Йоварс вертит головой и кричит кому-то.