— Нет, больше ты здесь не останешься! Ну, пошли!
Кацуё дала волю рвавшемуся наружу негодованию.
— Я остаюсь здесь и буду здесь до тех пор, пока острова Амами не воссоединятся с Японией.
— Одно к другому не имеет отношения. Неужели и ты посмеешь прекословить мне, твоему отцу?! Смотри, подумай, не позволяй своим чувствам взять верх над разумом. Ведь я приехал сюда специально за тобой и не только по своему желанию, но и по просьбе матери.
— Послушайте, папа, присядьте, пожалуйста, — с трудом взяв себя в руки и пытаясь говорить спокойно, произнесла Кацуё. — Я ведь тоже всегда думаю о вас и о маме и тоскую. Знали бы вы, как тяжело мне, именно потому, что я люблю вас. Мысль, что не только сейчас, а может быть, и никогда я не смогу вернуться на Амами, угнетает меня. Вот вы сумели приехать сюда по делам службы. Вам как ответственному чиновнику гражданской администрации дозволено многое. А для нас ведь отрезан путь домой… Но хоть мы и далеко от родины, никто из нас не забывает её. Не забываем мы и вас с мамой… И тем не менее поехать с вами не могу. Я нужна именно здесь до тех пор, пока мы не сможем встретиться вновь, уже на освобождённых Амами.
Мацуока Митимори медленно опустился на татами, сглотнул подступившие слёзы, вынул платок, старательно вытер им рот и наконец заговорил упавшим, взволнованным голосом.
— Да я и не собираюсь отвозить тебя на Амами. Тебе нельзя оставаться в этом доме, вот мне и пришла в голову мысль отвести тебя к дяде Канэацу. Там и поговорим обо всём откровенно, по душам… А что касается моей службы в управлении гражданской администрации, то я пошёл туда только потому, что никак нельзя было отказаться. В конце апреля, когда договор вступит в силу и острова Амами отойдут навсегда от Японии, уйду с этой работы, так как то, что произошло, лежит и на моей совести. Я чувствую себя виноватым и перед нашими предками — ведь и в моих жилах течёт кровь народа Амами. Расстанусь со своей должностью и вернусь на наш островок, в родную деревню — хочу заняться сельским хозяйством. Но разве этим проживёшь на такой истощённой земле, как наша… Не знаю, что и делать…
Кацуё сидела опустив голову, прижав ко рту носовой платок. Плечи её тряслись, она беззвучно плакала. Фумиэ, сложив на коленях руки, не шевелилась. Она понимала, как далеки желания отца от его дел, как он в сущности беспомощен и жалок.
— Мать так постарела! — продолжал Мацуока еле слышным голосом. — То и дело говорит: «Хочу хоть одним глазком взглянуть на них». Стонет и стонет: «Хорошо было бы если бы, как раньше, они смогли свободно приплыть к нам! Тогда вернулись бы детки домой и я побывала бы на свадьбе Кацуё. Наверное, так и умру, не повидав их».
Кацуё, не в силах больше сдерживать себя, разрыдалась. Плакала и Фумиэ, закрыв лицо руками.
Уэхара, казалось, ещё более побледнел и осунулся. Он опирался о колени вытянутыми руками, поддерживая ими своё ослабевшее тело. Мацуока молча глотал слёзы. Он будто только сейчас заметил окружающую обстановку и сказал:
— Похоже, вам тоже туго приходится. У нас, амамичан, где бы мы ни находились — на своих ли островах или в другом месте, у всех жизнь тяжёлая. Видно, уж так суждено нам… Да, чуть не забыл! Я сладости внукам привёз, да вот заговорился…
Мацуока вынул из лежащего рядом с ним свёртка коробочку с лакомствами и протянул её Тэцуо и Хироо, которые робко жались к стене позади Фумиэ.
5
Вечером, после ухода Мацуока Митимори, температура у Уэхары подскочила до 39. Три месяца назад он выписался из загородной больницы, где пролежал целый год. Там ему удалили три ребра, после чего дело пошло на поправку, и ему разрешили вернуться домой. Уэхара надеялся, что как только потеплеет, он станет ходить, снова побывает в больнице, окрепнет и после этого непременно примет активное участие в движении за воссоединение Амами с Японией. И вот на тебе… Всё пошло прахом, теперь температура снова надолго прикуёт его к постели.
С каким-то отупением Фумиэ думала о том, что все её старания поставить мужа на ноги оказались тщетными. Она впала было в отчаяние, исчез, казалось, последний луч надежды. Но трудная судьба, выпавшая на долю Фумиэ, закалила её. Нет, ничто не заставит её безнадёжно опустить руки. Ведь она южанка и от рождения оптимистка. Если она встречала на пути препятствие, то всегда старалась одолеть его, бросалась на борьбу с ним с упорством шахтёра, дробящего скалы.
Когда рассвело, Фумиэ сходила за врачом. Осмотрев и выслушав Уэхару, доктор сказал, что больному некоторое время нужен полный покой. Ничего угрожающего жизни он не нашёл. Фумиэ с облегчением вздохнула и с новой надеждой взглянула на мужа, который, обессилев, лежал с закрытыми глазами. Его смуглое мужественное волевое лицо побледнело, осунулось, скулы заострились, щёки ввалились ещё больше. Можно было подумать, что лежит живой скелет. Фумиэ посмотрела на исхудавшее лицо, и ей вдруг до боли стало жалко мужа, вместе с которым они переносили лишения и невзгоды. Нет, этот человек никогда не изменит ей, не предаст. Да и она никогда не оставит его… Фумиэ погладила Уэхару, убрала упавшую ему на лоб прядь волос.
Она вспомнила далёкое прошлое их совместной жизни: как по-детски они стеснялись друг друга, когда зарождалась их любовь; как радовались, что нашли в себе силы не подчиниться воле отца и пожениться; как она ходила к мужу на свидание в тюрьму и смотрела на дорогое лицо через металлическую сетку, разделявшую их. Нет, она не раскаивается и не жалеет, что соединила свою судьбу с Уэхарой. Она не щадила сил, чтобы вылечить его. Верно, сейчас для них невозможна физическая близость, но ей достаточно и того, что они рядом и любят друг друга.
Фумиэ вспомнила, как недавно ходила к своей подруге Токико. Как она, покинутая мужем, одинокая, без детей будет жить дальше? На глаза Фумиэ навернулись слёзы.
Ласковое прикосновение жены успокоило Уэхару. Он открыл глаза, они блестели от жара.