«Мать скорбящая стояла…» — с грустью подумал Глава, взглянув на стоявшую теперь перед ним на коленях женщину, и подивился великому провидению гения, нетленности духа его таланта, пробивающего память веков.
Мелодия оборвалась, ее перебил плач. Да, это плакала молодая мать.
— Подожди, не плачь! Зачем лить слезы? Слезы не помогут, — попросил он ее и, как от боли, сдавив ладонями виски, сказал твердо и убедительно: — Ты должна пойти со своим ребенком к людям!
Она, перестав плакать, глянула на него, как на помешанного.
— Что… что вы сказали? — с недоумением и страхом спросила она.
Глава снова повторил:
— Иди с ребенком к людям. Это единственное спасение для твоей дочери. С тобой она будет несчастной. На людях ей не придет в голову мысль об одиночестве. Неси ребенка к людям!
Мать оцепенела.
А он подумал:
«Чего же я от нее требую? Жертвы? Во имя спасения? Чего? Жертва для спасения людей… (Мелодия вновь зазвучала мощно). Но это было тогда. Тогда можно было и было кого спасать. А сейчас — жертва ради жертвы? Нет! Какая же может быть жертва, если рвется последняя ниточка жизни всего человечества!»
Мелодия оборвалась. Там, где были чувства и разум, где были рассуждения, оцепенело какое-то жуткое и безысходное безмолвие…
И вдруг, разрушая это молчание, этот озноб ума и сердца, с улицы донесся какой-то вскрик. И вслед за ним раздался взорвавшийся гул толпы. Гул разрастался. Вот он заполз во Дворец. Перекинулся в приемную. И в ответ ему в приемной раздались вскрикивания, возбужденный людской говор… «Не бунт ли?» — испугался Глава Сената.
Мать, очнувшись от оцепенения, настороженно прислушивалась. Она кинулась к двери и проверила, заперта ли она. Потом, растопырив руки, с выражением ужаса в глазах заслонила собой вход в спальню девочки.
— Не отдам! Не пущу сюда никого! Я убью себя и ее!..
— Не бойся! Пока я здесь, вам ничто не угрожает!
Но, хотя Глава произнес это очень уверенно, мать все-таки стала двигать к двери кресло, сооружая баррикаду…
«Что там произошло?» — встревоженно подумал Глава и выглянул на улицу. На площади Дворца волновалась возбужденная толпа. Движения людей напоминали какой-то дикий ритуальный танец. Взявшись за руки и находясь, видимо, в состоянии крайнего экстаза, толпа, подпрыгивая и крича, двигалась по кругу. Все это походило на массовое сумасшествие.
В дверь гостиной постучали. Мать, побелев, воскликнула:
— Нет! Нет!
— Да не волнуйся ты! Я тебе сказал, что никто сюда не войдет без моего разрешения! — А у самого гулко застучало сердце. Шагнув к двери, он спросил: — Кто там? Что нужно?!
— Господи! Глава ты наш! — раздался за дверью срывающийся от возбуждения голос сиделки. Она причитала: — Да милые вы мои! Родные! Господи! У нас такое!.. — и она, как назло, не договорила, захлебнувшись слезами.
— Да говори скорее! Что у вас там? — раздраженно прикрикнул на закрытую дверь Глава.
Но сиделка продолжала невнятно причитать.
— Черт тебя побери! — возмутился Глава. — Ты скажешь или нет, что там случилось? Или ты язык проглотила?
Он в ярости отбросил кресло от двери и, открыв дверь, втащил сиделку в комнату.
— Что? Ну, что там? Да говори же! — он затряс ее за плечи. Сиделка, справившись наконец с волнением, глубоко вздохнув, выпалила:
— Родился! Мальчик родился! Здоровый! Четыре кило! Господи, радость-то какая!
От такого сообщения Глава охнул и чуть не лишился чувств. Спасибо, что женщины его поддержали. Он засмеялся и, целуя их, взял обеих за руки и повел по кругу, как ребенок на празднике.
В этот момент из спальни раздался крик девочки, мать кинулась на зов. Она вынесла дочку на руках в прихожую. Малышка сперва капризно щурилась, словно недовольная тем, что ее потревожили. Потом, потянувшись в сладкой полудреме, поглядела на сияющих взрослых и залилась серебристым смехом. И этот детский смех грянул победным гимном Жизни над планетой, маленькой песчинкой Вселенной, где обитают разумные существа, называемые людьми, наделенные самым драгоценным даром природы — ЖИТЬ!