Гистасп, соглашаясь, кивал, понимая, что не отвертеться от девицы никак, и всегда, когда ей так или иначе удавалось завладеть его вниманием, держался учтиво, добродушно, каким большинство и знало командующего Гистаспа, но заметно отстраненно.
Он говорил, что вся причина в том, что он не может позволить себе и намеком на недостойное поведение очернить её светлое имя. Поэтому он абсолютно всегда был вежлив и покладист, улыбался с воодушевлением в глазах, но почти бесцветный пигмент зрачка существенно скрадывал эффект, который генерал нарочито старался создать.
В душе Гистасп был натуральным образом растерян. Наблюдая за невестой, он то и дело норовился ущипнуть себя за бедро или предплечье, чтобы удостовериться, что не спит, и происходящее и впрямь реально. Иттая пыталась поймать его ладонь, когда они шли рядом, случайно завалиться ему на грудь, якобы навернувшись на тренировке, и даже украдкой обнять за шею. В конце концов, не маленький же он! Разумеется, даже она знает, что генерал не так уж редко проводит ночи в городских трактирах по известному поводу. Так что должен же сообразить, чего Иттая добивается!
Но обескураженный происходящим Гистасп Иттаю даже за руку взять побаивался — иначе надежд проснуться от такого безумного сна не осталось бы вовсе. Временами доходило до того, что альбинос грешным делом думал написать Этеру Каамалу, мол, девица все еще девица, приезжай и забирай поскорее, чтобы у танши не было возможности закрыть глаза на скандал, и все тогда добьются чего хотят: Яфур — родства с Яввузами, Этер — уступки со стороны Бану, а он, Гистасп, продлит и гарантирует себе свободу.
Но привязанность и уважение к танше было велико, и генерал всерьез понимал, что затея дурацкая.
Иттая приходила к нему в самые нежданные часы, проявляя выдержку и достоинство, но блеск в глазах выдавал, как трудно ей дается подстраиваться под настроение жениха. Тот все время оказывался занят, пропадал то в корпусе «меднотелых», то по важным делам отбывал в военную академию или на верфь (просто сбегал), следил за тренировками замковой стражи, проявляя к этому невиданный прежде интерес, или вовсе куда-то девался. Поэтому, дабы ускорить вожделенный час единства, Иттая принялась активно и без спроса соваться во все дела отца. Помогая всем, чем можно, чем нельзя, и порой откровенно препятствуя хлопотам Тахбира.
Однако удержать её было невозможно.
По мере приближения к урочищу Акдай пейзаж менялся все стремительнее. Покрытые душистыми травами луга и холмы, столь недолговечные в здешней полосе, уступали место можжевеловым зарослям и дикой жимолости. Завидев их, путники дали себе отдых — наестся вдоволь кисловатых ягод, редкого гостинца на севере, до тех пор, пока не скрутило животы. Торопиться все равно некуда: Дайхатту до Бугута ехать намного дольше. Смеясь, они рассаживались по коням после отдыха. Иввани в голос хохотала над тем, как Раду кривлялся, показывая остальным здоровый фиолетовый язык. И даже Бану, наблюдая сие невиданное зрелище, надсадно держалась за живот, устраиваясь в седле.
Лиственные леса постепенно сменялись смешанными и хвойными чащами, и совсем скоро Бансабира почуяла освежающий, ни с чем не сравнимый запах пихт. На следующем биваке длинноногий Атам, выросший где-то недалеко отсюда, раздобыл немного сосновых семян. Был не сезон, но что-то удалось наскрести. Их часто употребляли в пищу, зная примечательные полезные свойства. Зачастую, конечно, ждали осени, чтобы насытиться благотворным лакомством.
В этом лесу немного задержались. Нехорошо ехать в гости с пустыми руками, улыбнулась Бану остальным, даже если едешь в гости к самой себе. Решено было немного поохотиться. Если уж чем и славились её владения, давно поняла танша, так это богатством пушного зверя. За два дня было разделано несколько соболей и горностаев. Иввани понравились ласки, но попасть хотя бы в одну девице не удалось. Когда она впустую спустила четыре стрелы, Бансабира, положив сестре руку на плечо, заметила, что в следующий раз непременно получится, а пока вооружение дорого.
В один из последних дней в лесу Иввани, пискнув, бросилась к Бану, схватив сестру за руку, и молча указала пальцем куда-то в чащу. Там горели желтые глаза — не два или четыре, а десятки. Вопреки собственному ужасу, Иввани увидела, как сестра улыбнулась и, приобняв сестру, чмокнула в волосы.
— Ребят, — спокойно позвала танша.
Пара десятков бравых бойцов поднялись с мест и, выстроившись в ряд, посмотрели вглубь леса. Волки немного приблизились, стали видны: рычащие в предостережении, оголяющие клыки.