Выпалив все это, Катя чуть не поперхнулась соленой водой. А Петя… Сначала лицо его было серьезным, а потом он… усмехнулся. Не начал защищаться, бросаться оправданиями или же ругательствами.
– Чего усмехаешься? – недоуменно приподняла бровь Катя и тут же недовольно отвернулась, как почувствовала, что веревки на купальнике натянулись и резко ослабли.
Нырнув, Петя дернул за шнурки. Катя пискнула и одной рукой схватилась за лиф, а другой забила по воде, стараясь держаться.
– С ума сошел, Аверин?!
– Нужно же соответствовать твоему «таким все можно».
– Ничего личного!
– Что значит ничего? Все в этом мире, Кошкина, начинается с личного.
Он откинул мокрые, прилипшие ко лбу волосы назад. Капли стекали на нос, губы и Катя, сама того не осознавая, пронаблюдала за их движением вниз, на секунду позабыв о купальнике. Сконфузившись, она крепче прижала руку к груди, боясь, что Петя увидит то, что не нужно. Но он снова нырнул и поплыл к берегу, оставляя ее наедине со своей ненавистью и развязанным купальником.
ГЛАВА 3.1
Студенческую весну ждали все. Одни для того, чтобы продемонстрировать свои таланты, другие – чтобы прогулять занятия, ведь после обеда все лекции отменялись из-за подготовки к выступлениям, третьи – просто чтобы отдохнуть и повеселиться. Хотя последнее было спорным моментом: студенты такой народ, что каждый день у них мог быть праздником, стоило только захотеть да повод придумать.
Катя, на удивление, не могла отнести себя ни к одной из этих категорий. Какими-то выдающимися творческими способностями она не обладала, хотя с самого раннего детства хотела научиться играть на пианино. Но мама не разделяла ее рвения. Причем отговорок было полно: то в квартире мало места для громоздкого музыкального инструмента (да и где это пианино вообще в маленьком городке на севере достать?), то дополнительные занятия будут отвлекать от учебы в школе, а то и вовсе уверяла, что Кате медведь на ухо наступил, поэтому она не сможет изучать нотную грамоту. Ко всему прочему, мама постоянно твердила, что точные науки гораздо важнее самодеятельности. Где математика, а где – музыка! И аргументы уже повзрослевшей дочери, что, вообще-то сам Пифагор, тот, чьи штаны во все стороны равны, ставил музыку на один уровень вместе с математикой, не учитывались.
Затем пошли подростковые увлечения всякими бойсбендами, танцы под музыку в запертой на щеколду комнате и стук в стену от папы – просьба прекратить топать как слон. И, конечно же, отказ от мамы на просьбу записаться в танцевальный кружок. Ведь для девочки все эти танцы-шманцы – что-то вульгарное и неприличное. Зачем позориться? Что скажут люди?
Ну, а в старших классах у Кати и самой отпало уже желание заниматься творческими делами. Гораздо приятнее было одолеть одноклассников в школьной олимпиаде и козырнуть умом и сообразительностью на межрайонных соревнованиях по «Что? Где? Когда?».
Так или иначе, но никогда ни в школе, ни в университете Катя не принимала участия в концертах и всегда оставалась за кулисами. Как и сейчас. И даже несмотря на то, что ее звали поучаствовать в сценках, Кошкина отказалась. То ли сказалось влияние мамы, то ли в голове прочно засел комплекс: «А вдруг я опозорюсь?»
Все участники Студвесны и их помощники с раннего утра были на ногах, а к вечеру, когда и должен был проводиться праздник, уже порядком подустали и держались на одном лишь кофе и адреналине.
– Фух, ну и жара!
Обмахиваясь тетрадками, Катя и Яна бухнулись в кресла первого ряда новенького, достойного больших концертов и театральных постановок, актового зала. Да уж, не то, что старый спортзал Катиной школы, где проходили все мероприятия. Тут и проекторы, и различные экраны для презентаций, куча аудио- и видеооборудования, которое Катя ранее в глаза не видела. Не чета их дым-машинке, которая уже порядком подустала на каждый праздник выдавать из себя пушистые клубы по наставлению директрисы.
– Поскорее бы всё закончилось, – протянула Яна и, улыбнувшись сама себе, добавила: – И все наконец пошли на пляж.
– Снова хочешь полюбоваться Артемом? – хихикнула Катя.