В станицу прислали трех рабочих-коммунистов, повернули они здорово, хотя кое для кого и крутовато. Из города шли книги, машины, радио, медный провод, да мало ли чего. Гвоздь и тот — откуда? Все от того же рабочего человека с запахами горнового угля и горячего металла.
Для рабочего все ясно. Одни делают машины, другие строят дома, третьи бурят длинными сверлами землю, качают нефть. Упал ли дождь в мае или не упал, а станки крутятся, чугун идет, конвейер ползет и ползет. На четвертушке фунта сидели, а рук не опускали. Крестьянину выпала другая судьба. Жди от неба, от людей, и не всегда сам себе голова. Сегодня прохарчился, завтра — пятак в кулак, собирай бельишко в чемодан. Куда? В город. Не всякому легко уйти от земли, приращивает она к себе. Глубокий корень и у осота, а что толку? На корабле в надежном плече нет нехватки. Уж если серьезно понимать слово «коллектив», где еще лучше его поймешь? Пехота держится за землю, а моряки друг за друга. Только для корабля нужны характер и привычка. Есть такие ребята, клещами не вытащишь их с флота, ввинтились по самую шляпку. Сутки без соленой влаги не проживут. Кубрик-то, фактически, клетка, а им лучше не надо — люкс. Пусти моряка на паркеты, в просторную квартиру, он в угол койку притащит. Пересчитает все заклепки, компота выпьет тысячи кружек, на сверхсрочной до мичмана тянет и ужасно доволен. Не прельщает Петра мичманка — мечта матроса и старшины. Прицеплен ли козырек к шапочке или нет, какая разница. Земля! Трактор или серый конь, лишь бы на земле. Пшеница как камыш, и кукуруза будто бамбук на Зеленом мысу близ Батуми. С крейсера глядишь, когда мимо идешь, не наглядишься. Дымок кизяка в затишье у кургана. Сазана вытащишь на кусок теста, в руки возьмешь, бьется сильный, упругий — разве сравнить с тощенькой, интеллигентной султанкой или испуганным бычком, в нем одна голова да жабры.
В комнате становилось вязко-душно. Разболелась голова, застучало в висках. Надо уходить. Теперь его не задерживали: служба. Вошла Катюша, увидела Петра, остановилась у порога, сняла берет.
— А я ходила в кино, — нисколько не оправдываясь, сказала она. — Ты давно?
— Давно…
Чувствуя на себе тяжелый взгляд Петра, Катюша полузакрыла глаза, и губы ее дрогнули в натянутой улыбке.
«Чужая, совсем чужая», — подумал Петр.
Он вышел во двор. Темно… Белела калитка из немецкого металла. Шелестела маклюра. Ветерок с моря не давал прохлады.
Петр почувствовал рядом с собой Катюшу, ее тепло, дыхание, тихое шуршание босоножек.
И вот блеснули ее черные калмыковатые глаза.
— Не обижайся, Петя, — выдохнула она и прикоснулась к нему плечом. — Надуться, уйти легче всего. Мне хотелось посоветоваться с тобой, — голос ее стал тревожней и требовательней. — Вернее, объясниться… Ты почему так некрасиво молчишь?
— Я слушаю. Советуйся, объясняйся, — после этих слов у Петра перехватило дыхание. Он глотнул воздух.
— Если откровенно, я, вероятно… плохая, — голос Катюши окреп. — Но я ничего не могу поделать с собой.
— Сколько у него «галочек» на рукаве? — зло спросил Петр.
Галочками называли нашивки курсантов. Каждая галочка обозначала курс.
— Даже не в галочках дело, — Катюша покачала головой. — Вот пришло, Петя, и все. Пришло… У Вадима тоже четыре галочки, а не то… Прости меня, Петя, я обещала Борису не встречаться с тобой…
— Значит, Борис?
— Да. — Катюша уже не пыталась поймать его взгляд. — Борис… Только он… Пусть я поступаю жестоко…
— Нет… Ничего… — выдавил Петр сквозь зубы. — Может быть, все к лучшему.
— Ты думаешь, к лучшему? — Она схватила его руку. — Не отворачивайся от меня, Петя. Ведь мы с тобой друзья. Я же знаю о тебе все. У тебя осталась в станице девушка. Она ждет тебя. Зачем ей делать плохо?
Петр выдернул руку.
— Ее не трогай.
— Хорошо. Извини. — Катюшу не покидала тревога. — Ты должен и меня понять. Я хочу любить… любить… Я полюбила его… Он меня… Он действительно меня полюбил…
У Катюши не хватало слов, чтобы до конца объяснить то, что произошло с ней, какие силы заставили ее пойти на все ради того нового, трепетного, стыдного и одновременно сладостного чувства, которое овладело ею без остатка. Все остальное померкло. Появился новый человек, яркий, властный, совсем не похожий на других.
— Пойдем, я провожу тебя, — сказала Катюша.
— Не надо. Я сам… Прощай.
Катюша не сдвинулась с места.
— До свидания.
Отойдя несколько шагов, Петр столкнулся на тропке с буфетчицей Томой, давней знакомой Чумаковых. Она спешила к ним в гости. Боцманская вдова, энергичная и своевольная, Тома всегда вызывала раздражение у Петра. Вечно она вмешивалась не в свои дела, учиняла допросы: куда ходил, что делал, какие планы в голове? Одни Тому хвалили за ее бескорыстные заботы, везде она поспевала и действительно оказывала помощь. Другие ругали за пронырливость, алчность к сплетням а называли не иначе как продувной бестией и шинкаркой.