Долго рассиживать не пришлось, это лепить пироги муторно, а в вольном жару пекутся они мигом, только следи, чтобы не сжечь.
Пирожницы успели наскоро переодеться в торговое платье, подготовить сбруйку, достать из погреба напитки, сготовленные с вечера. Сухая ложка рот дерёт, и пирог без запивки в горло не больно лезет. Едва успели всё обрядить, настала пора пироги из печи доставать.
Пироги румяные, духмяные — горячи, только из печи. Сами бы ели, да деньги надо.
Живой рукой разложили печёное на подносы, прикрыли рединкой, затянули на плечах сбруйку и, трудно ступая, отправились на торг.
Народу на площади, что и в базарный день не встретишь. Ратники и ополченцы, всех сословий люди. Враг, говорят, к самому городу подошёл, так что дым видать от горящих сёл. Непременно сегодня быть сече. В такой день воинский люд копейки не считает, а пирога всем хочется. Был бы пирожник мужиком, что от ратного дела увиливает, так у него бы пироги отняли и самого побили. А старушку с девочкой обижать грех; у них торговля бойко пошла.
Матрёна завопила в голос, созывая покупателей:
— А вот пироги — все к нам беги! С яйцом и луком — копейка штука! С мясом сомовьим, ешь на здоровье. Всем нравится, никто не подавится! Сама пекла, вам принесла!
Рядом Мотря звенит голосишком, даром, что малая, а слыхать по всей площади:
— Всех напОю брусничной водою, квасом, сытою! Налетай, босОта кому охота! У нас с Матрёной квасок ядрёный!
Расторговались, сами не заметили как.
Налегке решили подняться на стену, глянуть, что за городом творится. А то досужие разговоры слушать, так хоть и вовсе не живи.
Со стены видно далеко и ясно. Кое-где поднимались дымы, и было понятно, что горят пригородные сёла. А так врага и не видать, ни под стенами, ни вдали. Потом за лесом появились оружные люди. Шли пеши, а вернее — бежали, торопясь уйти с открытого места. Матрёна приложила ладонь ко лбу, вглядываясь в синеющую даль, и сказала:
— Наши это. Засечный отряд бежит за стены прятаться. Плохо дело, раз на засеках не удержались.
Следом из-за леса выметнулась конная лава. С полувзгляда было видно, что это чужаки: тонкие пики, сабли, лисьи шапки и халаты, наподобие боевого кафтана деда Пусыни. Быть бы нашим порубанными, но не растерялись, выстроились ежом, загородились щитами, над которыми вздымался частокол копий. Не жаль себя и коня — нападай. Из центра ежа полетели стрелы. Били редко, по всему видать — скудались боевым зарядом.
Городские ворота отворились, оттуда на выручку своим поскакала конная дружина. Честного боя степняки не приняли, откатились назад. Ёж распался, пешие воины побежали к спасительным стенам.
— А!.. Смотрите! — закричал кто-то из толпящихся на валу людей.
Поначалу показалось, будто далеко у самого окоёма кружат огромные птицы — орлы или коршуны. Неведомые летуны приближались, и уже было понятно, что таких орлов и таких коршунов не бывает. Тройка летучих ящеров, драконов в самоцветной броне, неуязвимых и недостижимых в небесной выси, пали на людей, словно кречет на зайца. Тёмное пламя с гулом извергалось из утроб, люди, настигнутые огнём, падали и больше не поднимались.
Тучи стрел взметнулись навстречу крылатой смерти. Стреляли со стены, стреляли и с земли, безоглядно растрачивая последний запас. Наверное, и у бронированных чудищ имелись уязвимые места, потому что, встретив отпор, драконы поворотили назад. Один из них отвалил немного в сторону и плюнул огнём на вершину холма, где крутилась ветряная мельница. Деревянная постройка вспыхнула разом от крыльев до поворотного механизма.
— Это же Петрова мельница! — закричала Мотря. — Он для нас муку мелет!
— Идём домой! — отвечала старуха. — Тут мы ничего не высмотрим.
Матрёна большими шагами шла к Небожьей слободе. Мотря едва поспевала следом, порой переходя на трусцу.
— Бабушка, куда мы бежим?
— Домой! Ну, я этим воякам покажу! Лопнуло моё терпение. Пока мужики свою войну воевали, я не мешалась. Не женское это дело — саблей махать. Но раз они змеюку поганую с собой притащили… я с этой змеюкой таких пирогов напеку — заворот кишок случится!
— У нас муки не хватит, змею поганую запечь. И как потрошить её, я не знаю. Нож, поди, затупится.
— Ничо, управимся. По сусекам поскребём, оно и хватит. А потрошить змею и вовсе не станем, в пирог всё завернёшь…
Матрёнин дом во всей слободе был самым большим. На улицу тремя окнами смотрела белая изба, а за ней, ниоткуда не видимый, прятался наполовину ушедший в землю зимник. Был он укрыт ото всех ветров, а печь в нём стояла такая, что в ней можно было мыться, словно в бане, а на печной лежанке не один человек мог улечься, а пятеро в ряд. В этой печи Матрёна с Мотрей и пекли пироги, знаменитые на весь городской рынок.