Потом, как и все, пошли в школу на дискотеку. Нас не хотели пускать, но мы как-то просочились (да ещё с двумя баттлами). Музыка была попсовая, и я всё стоял у стеночки, пялясь в мелькающую вдалеке задницу танцующей Инки. Но постепенно мы стали пытаться подбарахтывать подо всё, особенно Федя. И вот только я выдвинулся под какую-то «А у реки, а у реки», начиная даже подпевать, как предо мной возник довольно рослый шерст в белой рубашечке и заявил, что нам надо выйти поговорить. Федя и Тролль как раз наверное отошли выпить. На улице, за углом меня обступила целая шайка пьяных шершней. Я почуял негуманное.
Начали вполне себе современный разговор:
— Хуль ты к Инне доёбываешься?
— Не поняль.
— Хуярь его, давай!
— Погоди. Чё не понял?
— Не понял, как ты сказал…
Чё не понял, чё-о?!!
— Погоди. Инна сказала: вот этот бородатый — маньяк, преследует, хочет изнасиловать.
— Да не могла она такого сказать.
— Эй, Маракеш, Вован, идите маньяка пиздить!
Подошли ещё двое, постарше, гораздо массивнее. Спросили, чё я делаю в их школе и попросили уйти из неё. Я сказал, что учил их, сосунов, ещё в 7 классе — да видно не доучил. Они спросили, знаю ли я таких-то, в том числе Репобратца. Я сказал, что знавал самоё Репу, и Санич друг моя. Шершни уже сильно напирали в нетерпении, но те их остановили, заржав.
— Да вы знаете, кто это такой, пиздюшня?
— Кто-о?! Давай его!
— Давайте, трезвый он очень спокойный, только он не трезвый… Чур мы не с вами.
Тут выволочились Федя и Тролль, скалывая о бордюр баттлы, никакие. Пришлось весьма долго их увещевать и унимать. В конце концов мы ещё и с шерстоманами выжрали — они приволокли торт и две бутылки кой-чего. Инна, выйдя, собирая своих ехать встречать рассвет, наверняка зело поразилась увиденному: её защитнички были в дуплетищу, в торте и в тесном переплетении с нами — они уже не могли никуда ехать, и всячески звали нас ехать с ними… Вышли учтиля и запричитали, что вот опять пришли старые и левые, всех опоили, растлили, избили…
К вечеру я приполз на Кольцо, сидел один на лавке в надежде охмелиться, и когда мимо проходила Инна и сказала свой привет (единственное, что она говорит мне), я, взглянув на неё, понял, что ей стыдно, но извиняться она не будет. Я улыбнулся.
И вот тут-то я и придумал уловку — так она со мной разговаривать не будет да и особо не о чем, единственное надёжное средство — какое-нибудь общее дело. Так и решил замутить второй «Ультрасерый» — и попросить её сделать иллюстрации.
Окончание 23.
В зале меня уже ждали всякие деды и бабки, которые зачали уточнять, что и как надо читать — причём каждый приватно и с завидной долей марксизма и маразма — «А вот у меня стихи о любви к природе — разве это не о любви?..» Состояние моё очень быстро стало ещё более нехорошим. Только спасался всё-таки купленной по пути баночкой пива. Потом пришли поддатенькая Плащ-Палатка, поддатенькая Репа, хорошо наподдатый Максим Рыжкин с нехорошо надуплеченным боевиком Зеленевым, а также тележурналисты, которые сразу начали разжирать водку — и всем им стало ещё лучше, а мне хуже. Долгов сел со мною одесную, а Минаев (трезвый) долго не хотел садиться в президиум (видя, какая заваривается «поэзия», я б тоже вряд ли захотел — я и уже не мог и не хотел — но отступать поздно!). Вообще я поразился, как мало поддержал меня «наш» народ — что и говорить, в восприятии большинства наших с большой тамбовской буквы Поэтов, людей во всех смыслах утончённых, аз есмь не что иное, как проскочившее в литературу — по причине смуты времён и тесноты провинциального пространства — пьяное отребье, Гришка Отрепьев.
Когда зашли Зельцер с Психом и Кочаном, мы начали начинать. Я изо всех сил старался обуздать стихию, но это не так-то и легко. Когда единственные присутствующие в зале официальные лица — это ОШ и Плащ-Палатка, с которыми ты поглотил не один декалитор и которых видывал, прямо скажем, во всяких видах… Максим лез меня обнимать, Репа схватила деньги, Зеленев — пиво… Я кое-как отогнал профанов и начал ещё раз — с ещё более официозными интонациями. Как ни странно, помогло, и в зале воцарился относительный порядок. Пришли и некоторые более-менее воистину официальные: Золотова и кое-кто из профессуры (словарное определение: «Провинциальные учёные — особая каста «неприкасаемых», которые полностью отсутствуют в литпроцессе, но при этом произносят слово л-ра раз по 100 на дню, не меньше»), что тоже помогло.