С приторно серьёзным видом поясняя, я одновременно незаметно расшнурял под столом ботинок. Показал Алёше ногти на левой руке, а потом изловчился снял гриндер, стянул носок и показал ему ногу. Он начал давиться, затыкая себе рот. Тогда я, продолжая вещать, сам едва не срываясь, потихонечку расстегнул ширинку и пуговицу и показал ему краешек трусиков, и тут же закатал под прикрытием стола рукав, обнажив творчество Эльмиры — Долгов мгновенно сделался красен и, зажав рот, выбежал в коридор. Оттуда доносились странные звуки, как будто кто-то блюёт; отсутствовал он минут двадцать.
Когда я объявил, что вынужден продемонстрировать и своё искусство (вереницы седовласых, с каскадами и запинками извергающие из своей непьющей памяти длиннейшие свои опусы, и пьяный Макс, шатающийся, едва переплёвывающий чрез губу — по книжке, а не на память! — «Хороша алкаша! Так, это о… любви… Теперь о Родине, да? Заебца алкогольца!» — прозвучали, так сказать, как крайние точки кипения полярных слоёв публики), и вышел на авансцену, Репа со всей кодлой демонстративно пересели на первый ряд, рукоплеская, раскачиваясь в креслах и выкрикивая: «Гуру!» Я читал, сначала медитативно, затем всё более расходясь, раскачиваясь, словно пытаясь упасть столбом вперёд, балансируя на краю сцены, как будто собираясь прыгнуть в пропасть, выполняя руками одновременные синхронные движения, посоветованные баранделем и напоминающие ему движения многорукого божества.
Заполнять паузы все этой канители с карточками пришлось стихами ОФ, и читал их тоже я, что как пить дать принесло мне дополнительные очки. Короче, Макс Рыжкин, поддерживаемый дурачим Зеленевым, ещё пару раз вернулся на сцену, продекламировав вне конкурса еще с десяток своих шедевров, например, «Шепелёв, давай допью эту ебатню!» (это я на свою голову (пьяную, конечно) записал его вдуплетные изреченья, а потом, из-за той же головы, пропечатал их под видом стихов), а в самом конкурсе подавляющим большинством голосов победил я. Что интересно, второе место занял Алёша — выглядело всё-это несколько неоднозначно, если не сказать предвзято. Минаев, проводивший подсчёт, предлагал народу удостовериться, а я быстрей сгрёб причитающиеся мне 80 руб. и сваливал (Эльмира и K° куда-то исчезли, как только объявили первого победителя). Однако меня всё же задержали — сначала журналюги (брякнул им что-то от баранделя, они сказали: «Что ж ты всегда так укурен» и поймали Долгова), потом Максим (он сказал, что он на днях уходит в армию и надо выпить, щас все идём пить сэм «кедровый», я сказал, что болею и не могу, и дал ему двадцатник), потом Золотова (ох-ох, что ж вы устроили, Алексей, — меня теперь с работы выгонят!). Наконец-то выбежал на улицу, натыкаясь на людей, отмахиваясь от них, как от мух, ища её — боялся, что она ушла. Но она не ушла, а стояла одиноко на углу, ожидая меня — оказывается, поссорилась с товарищами: они хотели в «Ст. Т», а она сказала, что спросит у Лёшечки, а они — что она делает всё, что ей укажет рыжая борода!
Я сказал, что болен и не могу пить. Подошёл Долгов и вся шаражка, и все тоже приглашали нас, но я повторил то же и воспрепятствовал отправиться с ними или пригласить их к нам разгорячённой ссорой и пивом Эльмире.
25.
Я проснулся рано и начал вроде бы неторопливо — а на самом деле нетерпеливо — бросая взгляды на часы — скоро вставать — к ней «приставать» Она наверно ещё совсем засыпала, поэтому опрометчиво улеглась на живот, выставив свою голую попу. Я, маневрируя по дивану по-пластунски, стараясь ее не спугнуть, принял такое положение, что моё лицо оказалось у неё между ягодиц — как только я его принял, я принялся бесцеремонно тискать и разводить их, лизать и что называется целовать в засос. Она постанывала, шевелилась, её начали пробивать судороги…
Звонок телефона. Ну кто там в семь-то утра! Снимает трубку, сдвинувшись от меня чуть вверх — я отпускаю и чуть вниз… — передаёт мне.
— Отгадай, кто у меня.
— Ясное дело, кто.
— Р-рёху! Рыбачок! Когда?!
Эх, знал бы ты, Биг Саша, что я сейчас этим ртом, которым говорю с тобой, делал.
— Да с семи уже. Приезжай. Самогон пьём. Бабки есть?
— Ладно, щас буду.
Положил трубку, вернулся к Зельцеру.
— Я так и знал: это О. Фролов вернулся! Надо его встретить.
— Я тоже хочу.
— Тебе же в институд.
— Ну и что. После.
— А-а… Давай-ка, доченька, я тебе присуну-то в попку на дорожку…
— Ну Лёша-а!.. У меня зачёт сегодня!
— Ну вот и я о том же: знаешь вот кто такие спартанцы — спартанская дисциплина и всё такое?.. — каждый юнец там был прикреплён к своему мастеру, взрослому мужчине-воину, который питал его знаниями…