Но огнь, как чисто физиологический, мерами угасает, и тогда хочется чуть не духовного его продолжения, продления страсти… Моя слабость, мой аналог «поводи мне» — «полежи на мне». Я ложусь на спину и втаскиваю её (в первые разы чуть не насильно, потому как не понимала и уговорам не поддавалась) на себя — чтобы она оказалась на мне ниц, во весь рост, прижавшись (приклеившись от пота) всем своим телом. Чрезвычайно важно тут найти ей удобное положение, чтобы она могла лежать долго — сначала я немного двигаю её туда-сюда по себе, пока наши выпуклости как бы не входят в пазы (иногда даже может и он в неё войти и быть там спокойно часами) — обычно, поскольку она короче по росту, голова её ложится мне на грудь или подбородок её упирается мне в ключицу — что долговременно неудобно — и мягко понукаемая мною, она чуть продвигается вверх, прилипая им мне к плечу… Вскоре она укореняется, успокаивается, расслабляется и лежит не шевелясь, только минут через сорок спрашивает не тяжело ли мне. «Нет, отвечаю я, довольный и счастливый, я тебя как бы совсем не чувствую — вернее, чувствую, но мне совсем не тяжело», — я и сам удивляюсь: ведь когда мне самому иной раз ненадолго приходилось налечь на неё всем телом, я всегда старался сделать всё побыстрей или хоть выставить руки, боясь её «раздавить» — а ведь весит она чуть немногим меньше меня… Суть в том (я ей пытаюсь объяснить, хотя и сам понимаю смутно), что чувствуя её вес, её тепло, как она дышит, как у неё бьётся сердце (эти процессы сразу надо синхронизировать, иначе долго не пролежишь!), я должен почувствовать, что она есть, что всё есть, что я не один, и мир не просто моя иллюзия… А главное руки — своими руками, как будто захотев сложить их на своём гениальном пупочке, я складываю их на ее ягодицы. Я берусь за них, вожу по ним — но без вожделения, а просто чтобы почувствовать — я вдруг начинаю их чувствовать как свои! Вдруг у кого-то урчит в животе — где-то там внутри струйка какой-то жидкости резко перебегает по трубочке из одной ёмкости в другую — и мы в один голос спрашиваем: «Это у тебя или у меня?» — как будто мы единое андрогинизированное существо! В лучшие (очень редкие, конечно) разы она лежала на мне часа по два, безмятежно, даже засыпала…
Маленький ребёнок, проснувшись, начинает реветь — он боится остаться один. «Мама!», говорит он, или просто «Аа!» — и его тут же обнимают, гладят, утешают, шепчут ласковые слова, убаюкивают и укачивают… Я хотел просто быть с ней, охранять покой её сна — чтобы она тут же забывала все кошмары, которые ей приснились («Иногда мне такое снится, Лёшь, что вообще…») и забыла все кошмары, случившиеся в её непутёвой жизни («Блять, я такой хуйни, бля, Лёшь, понавидалась, что вообще, бля…»)…
Таким образом мы общались — ненавижу это слово, но здесь оно подходит; обретали общее, обменивались — её принципы, мои принципы, вроде бы такие железобетонные, рушились, превращаясь в окрошку из гальки… Про цветы речь уже была, а однажды я даже сподобился купить ей — не поверите — долбанное «Рафаэлло»! Хорошо, однако, что скоро опомнился и в другой раз, когда я приехал к ней и уж почти что завалил проказницу на диван, ответствовал на оную её несуразную просьбу (реченную, конечно же, с заоблачно детским прононсом), а-ля кэвээновской шуточкой — «Я ха-чу Ра-фа-эл-ло!» — «Я здесь!» — быстро и бравурно выпростал эрегированный, тыча его ей в нос. Правда смешно? Я даже от смеха очень долго не мог попасть в её плюющийся недовольный рот! — «Вперёд продвигались отряды спартаковцев (спартанцев) верных бойцов»!..
Эпилог
1.
Я только приехал из Москвы, слез с поезда, добрался до дому в переполненном автобусе и очень хотел спать. Как всегда кстати позвонила хозяйка и сказала, чтоб я собирал манатки и съезжал, хотя и было уплочено вперёд. «Когда я была у тебя, звонила какая-то Эльвира», — тоном совковой официантки или продавщицы проинформировала она. «Это невозможно, я так и знал, что это когда-нибудь случится!» — я застыл перед зеркалом у стойки с телефоном, размышляя, звонить ей или нет. Нет, решил я, хотя и хотелось — время-то ещё совсем рано. Тут раздался звонок, я взял трубку.
— Алё, здравствуйте, а Алексея можно?
— Это я, Эльмир.
— Я тебе звонила несколько раз, и Саничу звонила, а тебя не было.
— Ну да.
— Вот… Как дела?
— Как всегда, ты ж меня знаешь.
— А я вот… плохо что-то… вспомнила о тебе… во-от…
— Так и знал я, что это когда-нибудь случится. Чего тебе надобно, старче, рыбка моя?
— Не хочешь… чем-нибудь занятья?..
— Заняться? — занятное предложение!..
— Ну, чего-нибудь взять…
— Да у меня денег нет — две недели в столице — презентация книжки — ну, девочки, вино, гашиш и ганджа — сама понимаешь… Да нет, герыча не было, он там дорогой. Обещались, правда, спид-больчику доставить на халявку, но вот не вышло…
— Ну найди хоть сколько-нибудь!
— Ты уже начинаешь мной управлять!
Я уже обыскивал все свои карманы, в том числе и карманы рюкзака. Как же мной легко управлять! Как я доступен для масс! Как я беден и ничем не интересуюсь в жизни!
— Чем ты там шелестишь?
— Не купюрами, не бойся — теперича у меня таких пачек нету, живу я бедно!..
— Короче, если найдёшь семьсот рублей, звони.
Что и требовалось доказать. Я для неё ноль, лох (чем по сути и являюсь — давно уже согласен), что наверно к ней и привлекает (тоже уже согласен). Это, по своей природе, друзья, привлекает к героину или черняшке (другое, я думаю, здесь не подходит). Белый прямоугольник, заштрихованный прямоугольник…
Я обзвонил знакомых и сдал им по крайне демпинговым ценам оставшиеся два авторских экземпляра (всего дали семь: успел подарить Диночке и Лимонову и отложил «святое»: ОФ и Саше), а также книжки и диски, которые купил в Москве. В том числе свиделся и с Репою.
С утра я случайно услышал по радио, что такие-то такие-то (Лошадиный Нос и Репа) находятся под следствием — заставляли школьников подделывать подписные листы, а потом кто-то — явно голосом Репы! — добавил, что её Пидорепину, скоро оправдают, а вот её «баська» вряд ли — у него на квартире произведён обыск, в результате чего изъяты три миллиона. ру. наличными и пистолет «Беретта». Неужели ж Репа сама про себя передачи клепает — на это, ей-ей, способна только она!
У неё оказался тот же сотовый, сама она такая же розовая, а в остальном всё изменилось — она встретила меня у дома Инны и сказала, что живёт с девушкой в соседнем, снимает — от жинки и дочки она ушла, работает на радио, делает передачу про криминал «Ночной дозор»! Я удох. Потом сказал, что хочу подарить ей книжку, но мне вот очень нужны деньги — двести рублей. «Что, наркобараны?» — сказала она, разлыбившись, выхватывая книжку (я вздрогнул: она-то откуда может знать?!), бросая мне стольник…
Грязные деньги на чистые помыслы.
2.
Вечером я был у неё.
Код не забыл, забыл какой её звонок. Она открыла дверь, дебильно улыбаясь. Как я соскучился по этой улыбке!
На полу был новый раздражающий узором взор линолеум, на стенах в коридоре новые модные тёмные обои. Когда я снимал свою (вернее не свою, а братцеву) дорогую кожанку, и она предложила её сдать, я уже без визуализации понял, что телевизора, центра, дисков, мобилы и многих шмоток здесь уже нет. В зале было пусто без него, и я, усмехнувшись, сказал, что пожалуй это единственно правильное решение, которое, ты, дчнка, приняла в жизни — сдать телевизор! Прошли на кухню, закуривая мои сигареты. Начала по-деловому, без предисловий:
— Сейчас всё принесут, надо только за машинками, сходишь?
Всё было как в старые добрые времена: я обувался у порога, а она стояла, облокотившись, в дверном проёме. Сердце моё сжалось.
— Ты с ним живёшь, с таксистом? — голос мой звучал совсем отрешённо.
— Нет…
— А с кем? — вопрос оказался точным.
— Ну… — на мгновенье на её лице скользнула её улыбочка, — так… с молодым человеком…
— Дрянь… — шёпотом сказал я, уже выходя.
У подъезда я встретил Кротковича — «Как только ты её бросил, она совсем сторчалась» — «Я?! С кем она живёт?» — «С Пашей» — «Кто это?» — «Нарик вон из того дома» — «Это он может сейчас заявиться?» — «Не бойся: его сажают в кутузку — лет на пять» — «За наркоту?» — «Не только — он угонял тачки». Такая вот информация…
Вскоре появился и он сам — приземистый, стриженый бобриком, весь такой обычный и примирённый — сразу видно, что человек сидел или нарик, или, как это чаще всего бывает, и то и другое. С ним пришли ещё три чувачка, мы зачем-то познакомились, отварили на кухне и вмазались. Они, видите ли, сдали очередную куртку, «угостили» Пашу с Зельцером, а мне, соответственно, досталось совсем мало, чем я был не очень доволен. И вообще возник очень нехороший казус с баяном — вернее, не возник — она сказала: «Моим вмажешься, не выёбывайся!» — я дрожащим полушёпотом (с боязнью, что сейчас она вспылит, разозлится и откажет мне вообще) попытался — чистая формальность — вот тебе, Алёша, и миг собственного выбора, ха-ха! — осведомить её (и себя) о том, что гепатит С наиболее опасен, неизлечим и против него даже сыворотки нет. Зато всем им было объявлено о моей «профессии» и о том, что я «пишу про наркотики» — сие почему-то вызвало живой отклик. Оказалось, что они не только подобно мне не читали Берроуза, Вельша и Ширянова, но даже и не слышали их фамилий. Самый матёрый чувачино (тоже отсидевший лет пяток), вдруг принялся очень экспрессивно и сбивчиво доводить до полуотсутствующего меня содержание какой-то «бля-такой-книги» — признаться, я даже заинтересовался, подумав, что вот они нарики тоже на нарах «набираются мудрости» — только через пятнадцать минут я понял, что он пересказывает говённый детективчик вполне авторитетного автора.
Больше меня конечно интересовало другое. Или то, что он касался её талии, ее жопы, а она кроме прочего лепетала как молитву «…ты же тут хозяин…», «…скоро поженимся» и «…хоть бы год дали…»!! Блять, схватить нож и выпустить ей кишки, раскромсать ее недовольную довольную рожицу!.. И этому убогому всодить по самую рукоять! — Я могу, я не должен это терпеть! Нахуя это мне?!!
Потом они взяли ещё, долго варили и распределяли — я очень ждал, надеялся и верил, но мне не причиталось вообще. Гости резко срулили, я тоже засобирался, тем более, что времени было уже около одиннадцати (!) — а в такой час не вот отсюда уедешь.
Надевая рюкзачок, я всё-таки запнулся — достал из него книжку и принёс на кухню показать ей. Что-то вроде удивления и возмущения попыталась изобразить она, когда увидела на задней стороне обложки сделанные ею — здесь же, на этой кухне! — фотки, в том числе свою. Позвала Пашу, сказала, что «вот Лёша написал». Они раскрыли книжку в начале и с большой сосредоточенностью и азартом прочли несколько слов — вслух, вместе, чуть ли не наперебой, но… по слогам. «А про меня здесь есть рассказ?» — детским голоском пропищала Зельцер, дрожащими лапками листая оглавление. «Вот, это рассказ про меня», — похвалилась она своему полусуженому (я даже на полсекунды испугался, что «он сейчас прочтёт и всё узнает»!), но он уже потерял интерес, а через секунду и она и уже протягивала мне книжку — ненужный, бесполезный, беспонтовый предмет.
Единственный, кто не прочитал мой уж давно надоевший всем роман, это она, Элька. Вот она какая — сидит, смотрит, и взгляд её затуманен. «Я и так всё знаю, хуль мне читать!» — говорит она с бахвальством, явно намекая, что это для вас О. Шепелёв автор и всё такое, а для меня — что-то вроде собаки. В отличие от интеллектуальненьких моих девочек она без очков. Все они читают много, что-то пишут и вообще. Даже 16-летняя Инночка! Зельцеру наплевать на книжки, её интересуют только её утроба и наркота. Кажется, меня ту.
Они пошли в магазин, а заодно и меня проводить. Было темно и холодно, мы стояли на остановке, а автобус не ехал. Меня всего ломало — мне представлялось, что вот сейчас, меньше чем через полчаса, зайдя с мороза и мерзкого ощущения чужого города, я нырну к ней под одеяло и окунусь в её ядовитое тепло… Я долго не мог решиться и улучить момент, но всё же сделал: дрожащим голосом обратился к ней: «Может, я у тебя останусь?» Она не удивилась — я чувствовал, что она думает о том же и хочет того же — хотя зачем?! — не буду же я, пока он спит, трахать её в сортире — да и она никогда в жизни не позволит себе такого… На всякий случай я сказал, что у меня осталось 60 р. — как раз на бутылку водки. Она переадресовала вопрос своему мужчине, и они отошли в сторону. «Может он и спать с нами ляжет?!» — услышал я его возглас, и не успел подумать, что всё пропало, как подошла она (явно довольная) и сказала: «Давай деньги».
И вот мы уже сидели в тепле, в тесноте и не в обиде, пили водочку и разговаривали о жизни в местах не столь отдалённых. Зельцер только хряпала водочку да себе под нос причитала: «Ну хоть бы год дали, хоть бы…», Паша относился ко всему без энтузиазма, с каким-то равнодушием смирения — даже терпел меня. И я его! Год, думал я, хотя бы и год, как говорят в народе нашем грубом, год не трахаться — она ведь будет, а кого ей пригласить, как не старого своего знакомого (и лучшего любовника!) — меня коленопреклонённого гения… Казалось (да и наверняка) он думал в точности о том же. Казалось, что вот только сейчас Зельцер выйдет, как мы схватимся за ножи.
Они, не стесняясь, попытались обняться и продемонстрировать публике ещё кое-что из своих отвратительных телячьих нежностей, но я подумал, что если бы сейчас у меня и была возможность, я бы не смог проявить к ней никакой нежности, а поступил бы с ней максимально грубо и грязно, и они прекратили.
Сколь мы не растягивали водочку, но она закончилась и пришла пора ложиться спать. Мне они притащили выдвижную штуковину от моего дивана, Зельцер принесла постельные принадлежности и очень долго, аккуратно и заботливо застилала мне ложе, потом сказала: «Пожалуйста», потом: «Дверь можешь закрыть», потом: «Спокойной ночи», потом: «Если в туалет, свет там знаешь где включается, да?» — схватить нож, ей в горло, повалить на пол, припасть губами и жадно глотать её горячую нехорошую кровь!.. О Господи, прости, пощади мя!
Несмотря на то, что постелька и действительно оказалась удобной («Ты мягко стелешь, / да жёстко мне спать — / ты так красиво умеешь лгать…» — я всё же по-прежнему долбопоклонник «Беллбоя»!), я долго не мог заснуть. Хотел было подрочить, но было явно не до этого. Ничего не было слышно, но я знал точно, что в последний день они должны хорошо закрепить свои отношения. Просто в первой позиции, подумал я, он ведь нормальный чувак — сделал своё дело пару раз и на боковую. Через час он зашёл в сортир и очень мощно поссал, следом за ним она — физиология, что вы хотите! У неё гепатит, а у него?.. Я ещё раз помечтал, не прирезать ли их, но тут же усмехнулся: кого там резать, кому мстить?! — две тупых полуразвалившихся от наркоты хуёвины, одну из которых завтра посадят в петушатничек, а вторая останется, сиротинушка, моя кровинушка, без института, бабок и всего на хуй никому не впёртая! Хи-ха-ха!! О возлюбленные! да-да, вы правы: он, он — кто же ещё?! — долбак О. Шепелёв будет скейпготствовать — расхлёбывать всю эту смывочную сифозную бодягу! Будет умиляться, молиться и давать деньги. Нет уж! — я, конечно, опустился, но не настолько — год почти что не бывал, не звонил, и ещё жив! — завтра же пораньше сваливаю и больше сюда ни ногой!