— Держись! — крикнул я ему, перебираясь через ограду.
Канал отгораживала высокая решётка с острыми наконечниками. По счастью, некоторые прутья отсутствовали. Зачем горожане с упорством, достойным лучшего применения, регулярно их выпиливали — до сих пор не понимаю, но конкретно в тот момент я был благодарен этим безвестным правонарушителям. Выдохнув, я одним рывком протиснулся по ту сторону. Юноша вскинул руки над головой и так быстро ушёл под воду, словно кто-то утянул его снизу. Я нырнул следом.
Надо заметить, что октябрь месяц у нас в Кронштадте — далеко не купальный сезон, а в этом году осень выдалась особенно хмурой. По утрам стояла такая стынь, словно природа уже репетировала зиму. Вода в канале оказалась просто ледяная, да ещё и грязная. Ничего не видно! Искать тут можно было только наощупь, а наощупь я нашёл лишь дно — илистое и ровное. Вынырнув, чтобы глотнуть воздуха, я увидел, как барышня показывала мне руками через прутья: он где-то там!
Увы, но и «где-то там» дало тот же результат. Повезло мне только на пятый раз, да и то, по правде говоря, случайно. Я всплывал на поверхность, потеряв всякую надежду спасти бедолагу и подумывая, что надо бы выбираться отсюда, покуда сам не окочурился, когда зацепил чью-то руку. Тонкая, с маленькой ладонью, она вполне могла принадлежать девушке. Молясь, чтобы это оказалась не барышня, нырнувшая-таки в канал, я потянул найденное тело наверх.
К счастью — хотя какое уж тут счастье?! — барышня по-прежнему металась в панике за оградой. Рука принадлежала юноше. Бедолага был бледен и, казалось, уже не дышал. Остекленевшие глаза смотрели в никуда. Я встряхнул юношу — насколько, конечно, можно было его встряхнуть в нашем положении — но без всякого толку.
Взгляд по сторонам прибавил моему настроению минорности. По обе стороны от меня вставали облицованные гранитом стены. Ровные, гладкие и очень высокие. Взобраться по ним без посторонней помощи лично мне представлялось задачей непосильной.
— Эй, внизу! — раздался зычный бас.
Я поднял голову. Через ограду мне махал рукой моряк в чёрном бушлате. Едва я повернул к нему голову, как моряк тотчас сбросил мне верёвку. Её конец плюхнулся в воду прямо перед моим лицом. Я вцепился в него что оставалось сил, стараясь при этом не выпустить юношу.
— Тащи! — крикнул я.
На самом деле у меня получился не крик, а какой-то всхрап, но меня услышали. Верёвка натянулась. Нас с юношей буквально выдернули из воды и мигом вознесли наверх. Поначалу я подумал, что матрос не кто иной как Илья Муромец, однако он оказался просто расторопным малым, успевшим привлечь на помощь ещё троих прохожих.
Один из них подскочил слева и, схватив юношу под руки, выволок его на твёрдую почву. У меня ещё хватило сил выползти самому, хотя на этом они и закончились. От холода не попадал зуб на зуб. Юноша по-прежнему не подавал признаков жизни. Барышня с криком бросилась к нему на грудь. Она тормошила беднягу, называла по имени — Андреем — и ругала на чём свет стоит за то, что он, зараза такая, надумал покончить жизнь самоубийством. Юноша не отвечал.
Вокруг, как водится, невесть откуда появились зеваки. Точно выпали с неба вместе с последними каплями дождя. Солидный мужчина в чёрном костюме принёс мою одежду и помог мне натянуть её на себя. Притопал тот самый городовой, что дежурил у Гостиного двора — с его комплекцией глагол «прибежал» был бы абсолютно неуместен — и, грозно покрикивая, быстро оттеснил зевак.
— Надо послать за доктором, — предложил кто-то из них.
— Послали уже, — отозвался сердитый бас.
И верно.
— Пропустить! — прокаркал кто-то за спинами зевак. — Пропустить! Все пропустить врач!
Этот голос был мне хорошо знаком. Он принадлежал доктору Азенбергу. Сам доктор был из немцев и носил двойное имя — Клаус Франц, однако в Кронштадте, так уж повелось, к нему обращались Клаус Францевич.
На самом-то деле у батюшки нашего доктора тоже было двойное имя — Лев Альберт. Именно так! И вот попробуйте-ка выговорить: Клаус Франц Львович Альбертович. Тут и язык сломать недолго. Вот у нас и переиначили. Доктор давно привык и нисколько не обижался. Тем более что у них в Германии величать по отчеству и вовсе не принято.
Зеваки расступились, пропуская доктора, и вновь сомкнули ряды за его спиной.
— Барышня, пропустить врач, — попросил доктор.
Она даже головы не повернула. Городовой попытался тактично отстранить её от тела, да куда там! Барышня вцепилась намертво. У доктора тут и вовсе не было ни единого шанса. Маленький и жилистый, он, если бы не седая бородка клинышком, вполне сошёл бы за подростка. Мне же лично Клаус Францевич больше напоминал голодающего гнома. Его неизменный тёмно-синий камзол, по словам самого доктора, считался невероятно модным в Германии. Считался, по крайней мере, когда Клаус Францевич был ещё молод, но, вообще-то, с тех пор много воды утекло.