— Интересуюсь я, а велик ли гонорар? — спросил Варфоломей.
— Да по десяти рублей каждому, кого я назову соавтором.
Мейкулло и Щеткин обменялись быстрыми взглядами.
— Мы на вопросы завсегда готовы ответить. Греха тут нет, — сказал старший дворник. — Только меня в ночь убийства не было. А так, что ж, спрашивайте.
Шумилов начал дотошно расспрашивать дворников о взаимоотношениях погибшей девочки с окружающими, о событиях последнего вечера её жизни.
Наблюдая за поведением своих собеседников, он не почувствовал в их ответах натяжек или фальши и решил, что они не лукавят. Поэтому Шумилов перешел к главным вопросам.
— А что, братцы, ведь признайтесь, мебель-то в задней комнате вы переставляли… — словно о чем-то само собой разумеющемся, сказал он.
— Нет, нет, что вы! — дворники замахали руками, но то, как скользнул под стол взгляд сидевшего напротив Варфоломея, заставило сердце Шумилова ёкнуть: «Темнит, шельмец».
— Ну ладно, — легко согласился «репортер». — А вот что там за история была с дамой в пролётке?
— А вы откель знаете? — неожиданно насторожился Варфоломей. — Я никому, кроме помощника пристава, об этом не говорил.
— От Александра Францевича Сакса, судебного следователя, — невозмутимо объяснил Шумилов. — Это мой хороший товарищ, мы с ним в университете вместе учились, я только старше курсом и на другом факультете.
Самое забавное состояло в том, что Шумилов, хотя и не учился в университете (он закончил училище правоведения), действительно хорошо знал Сакса, впрочем, как и тот его. Так что, войди судебный следователь в эту минуту в дворницкую, поприветствовал бы Шумилова как старого доброго приятеля.
— А-а, — покивал озадаченно головой Варфоломей. — Я это видел. Как раз стоял возле дверей подъезда, и Сарра мимо меня прошла на Невский. Я через окно за ней наблюдал. Было это, чтоб не соврать, в четверть десятого, навряд ли позже. Саррочка немного прошла к углу и стала на панели, дожидаясь момента, чтоб перейти. Ну, перешла… И направилась, значит, в мелочную лавку. А тут — раз! Пролётка перед ней останавливается, и дама из пролетки о чем-то с Саррой начинает разговаривать. Ну, значит, поговорила, потом даже вышла из пролетки и стала подле девочки. Вот, значит, как.
— А потом?
— Ну, села обратно и уехала.
— Ничего Сарре эта женщина не передавала? Не забирала из ее рук? — уточнил Шумилов.
— Нет, ничего такого.
— Пойдём, покажешь, — предложил Шумилов, и Варфоломей с готовностью соскочил со своего места.
Прямо со двора, через небольшую дверь они попали в парадный подъезд, имевший, как и большинство своих питерских собратьев, два хода — на улицу и во двор. Пройдя через площадку, Шумилов и Мейкулло встали между двойными дубовыми дверями, через которые можно было выйти на Невский проспект. Сквозь большие, украшенные изящной гравировкой стёкла открывался прекрасный вид на центральную магистраль города.
— Вот тут я стоял, — объяснил дворник, сопровождая рассказ энергичной жестикуляцией. — Сарра, значит, мимо меня шмыгнула и прошла шагов пятьдесят к углу. Вот там, с угла она перешла Невский. Пролётка проехала мимо, остановилась вон там.
— Значит, ехала от Знаменской площади к Дворцовой, — подытожил Шумилов. — И ты хорошо мог видеть извозчика.
— Ну да… Но только не видел. Истинный крест, не смотрел я на него. Выпимши, не то чтобы очень, но… хорошо выпимши. Ну, чё мне на возницу смотреть, правда?
— Но что-то же ты заметил? Какой масти была лошадь запряжена? Пролетка, может, была чем-то украшена? Извозчики любят ленты вплетать в гривы… Что-нибудь такое запомнилось?
— У него, смешно сказать… — Варфоломей запнулся. — Сидушка под кучером была обита серебряным таким позументом с кистями. Вот это я запомнил.
— А чего тут смешного? — не понял Шумилов.
— Да чисто катафалк — там всё черное обивают такой вот хренью с кистями.
— Ясно, — Шумилов подивился ассоциативному мышлению младшего дворника. — А что про женщину скажешь?
— Ну, не запомнил я её. Сам ужо пытался вспомнить — ничего не выходит. Просто пятно серое какое-то. Запомнил только, что на лице ее вуалька была, а в руке дурацкий такой желтый зонтик от солнца. Вот только зонт и помню, честное слово. Сарру, покойницу, ясно помню, а вот эту женщину… ну, хоть убей!
— А возница какой был: пожилой или молодой?
— Да бес его знает. Не то чтобы молодой, не то чтобы старый, лет тридцать пять, может быть. Борода лопатой, дык она у всех у них лопатой. Зипун… да обычный зипун, темный такой, за лошадьми ходить. Это ж только у господ слуги в белые ливреи обряжаются, правда? Говорю ж, совсем не запомнил.