Шумилов с Дементием двинулись по Безымянному переулку прочь от Лиговского проспекта, миновали пару домов, прошли под арку и очутились в убогом дворе с полуразвалившимся нежилым флигелем, отгороженным забором и канавой поперек. Дементий шел впереди и дружелюбно о чем-то бубнил, Шумилов тащился сзади, не забывая оглядываться и озираться по сторонам.
Продвигаясь вдоль забора, Дементий оглянулся пару раз на Алексея и вдруг, подняв перед собой согнутую руку, сноровисто крутанулся вокруг своей оси. Локтем он явно метил в голову Шумилову, и этот удар, сокрушительный сам по себе, непременно отбросил бы Алексея на забор, да только тот оказался готов к подобным телодвижениям.
Он нырнул под руку и упал на колено. Левая рука рванула с пояса кастет и взлетела вверх, подобно поршню паровой машины. Кулак с зажатым кастетом воткнулся в самые мудя Дементия, и даже будь на том штаны из кровельного железа, они бы не спасли от этого безжалостного удара. Здоровенный мужик взвыл нечеловеческим голосом и повалился на Шумилова, точно подрубленное дерево. Все описанное заняло меньше секунды. Алексей, придавленный неожиданно свалившейся сверху массой, не удержал равновесия и упал на четвереньки, уронив шляпу и угодив руками и полами плаща в грязь. Через секунду, однако, он уже вскочил на ноги и озирался по сторонам. Дементий, вытянувшийся в полный рост, хватал ртом воздух и был не в силах произнести даже слово. В это мгновение он был похож на рыбу, выброшенную из воды.
Алексей наклонился к нему и жестко, вложив всю силу, ударил извозчика кастетом вторично, на этот раз по ребрам. Помедлив секунду, добавил и в третий раз, так чтобы наверняка лишить противника желания продолжать бой. Шумилов прекрасно знал, что зачастую у выпившего человека меняется восприятие боли, и даже получившие серьезные травмы люди оказываются в силах продолжать сопротивление. Кроме того, Шумилова душил гнев, он был готов буквально затоптать в грязь своего обидчика.
Шумилов выпрямился и, с глубоким внутренним удовлетворением наблюдая за конвульсиями человека подле своих ног, процедил:
— Ну что, падла краснорожая, наелся? Думал, самый умный в этом департаменте? Женщин ты уже любить не будешь никогда, это я тебе обещаю. Вопрос в другом, Дементий: останешься ли ты вообще жив. Я ведь имею полное право сейчас тебя убить. А что поделать, оправданная самозащита. Уж я оправдаюсь перед судом, верь мне.
Дементий корчился и немо ловил ртом воздух. Примерно через полминуты, или чуть более, кое-как восстановив дыхание, он просипел:
— Знаешь что, барин… Помяни слово, не уйти тебе отседа…
Он не договорил, потому что Шумилов наклонился и снова ударил по ребрам зажатым в кулаке кастетом.
— Ты не понял песни, Дементий! Ты сейчас сам будешь плакать и просить, чтобы я поскорее отсюда ушел.
Шумилов испытывал огромное желание ударить лежавшего ногой, но прекрасно знал, что лакированные туфли, купленные в магазине Франсуа Пежье за тридцать пять рублей, порвутся от первого же доброго пинка.
— Слышь, Дементий, ответь на мои вопросы, и я не посажу тебя в тюрьму, — предложил Шумилов.
Дементий стоял на четвереньках, опустил голову вниз и промычал:
— М-м… м-м… слышь, адвокат, ну что я тебе сделал, а-а? Отвяжись, а-а…
Шумилов не успел ответить. Из канавы, прорытой поперек двора, стали быстро выскакивать мужички — один, второй, третий. Шумилов отпрянул назад, потянул из кармана пыльника револьвер, который зацепился мушкой за подкладку, и закричал:
— А ну, братишки, кому пулю? Подходить по одному в порядке живой очереди!
Времени нельзя было терять: секунда-другая, и его могли посадить на «перья» друзья побитого извозчика. Так и не вытащив полностью револьвер, Шумилов взвёл курок и выстрелил вверх через одежду:
— Всем стоять по местам! Больше предупреждать не стану!
Грохот выстрела прокатился по тихому двору, словно раскат грома. Ошарашенные мужики застыли, боясь пошевелиться. Шумилов тут же взвел курок для нового выстрела и поворотился к Дементию:
— Слышь, хряк красномордый, будешь отвечать на вопросы или коленку тебе отстрелить? Если б мы были не в Питере, а где-нибудь в лесу, я бы твои пятки в костер сунул. Ты б у меня севильским цирюльником запел, честное слово.
Дементий по-прежнему стоял на четвереньках. Было видно, что ему по-прежнему очень больно, и он при всем желании не мог подняться. Однако, обратив лицо к Шумилову, он процедил: