Казалось, она напрочь забыла о присутствии Шумилова и полностью погрузилась в свои горести.
— Вы забыли сказать, как фамилия вашего Миши, — заметил Шумилов.
Она словно очнулась:
— Я не сказала? Безак. Михаил Михайлович Безак. Он был урядником, когда мы познакомились. Молодой, красивый, в синем мундире, сапоги до блеска начищены… Это уже потом, через два месяца, его вывели из штата, а тогда… Его во всех ресторациях уважали и кланялись. Он мне пальто подарил с лисой и ожерелье жемчужное. Правда, потом всё это пришлось заложить. И не выкупить… Вы знаете, он моложе меня на четыре года, но куда как умнее, и жизнь знает лучше, чем я… — внезапно она замолчала, её лицо опять ожесточилось, на переносице собралась глубокая вертикальная складка: — А скажите, вы его найдёте? Да, обязательно найдите и накажите его! Накажите!
— Безак… Безак… Сенатор был такой во времена Государя Николая Павловича.
— Да-да, — закивала Семенова. — Это его дед.
Алексей Иванович понимал, что нельзя Семенову оставлять здесь одну. Чего доброго, опять исчезнет. Нужно было срочно перевезти её в город и для начала показать Карабчевскому. А дальше, без сомнений, ей прямая дорога в полицию. Каким образом это лучше сделать, предстояло еще обдумать. А пока же он поднялся с поваленного дерева и приказал:
— Екатерина Николаевна, сейчас вы соберёте свои вещи и проследуете со мной.
13
Сдав Семёнову Карабчевскому, Шумилов стал невольным свидетелем того, как та в подробностях повторила все свои прежние слова, добавив к ним ещё несколько подробностей. Карабчевский уговорил Алексея Ивановича доставить женщину в какой-то дом, где некто, назвавшийся Верещагиным, с манерами отставного полицейского согласился выполнить все указания присяжного поверенного.
Решив таким образом вопрос с дальнейшим пребыванием Семеновой, Карабчевский порекомендовал Шумилову проверить все обстоятельства сказанного ею более подробно. Полиция, по его словам, не будет склонна поверить дамочке такого умственного развития и с явной склонностью к помешательству. А без веры полиции рассчитывать на освобождение Мироновича не приходилось.
Несколько последующих дней Алексея Шумилова оказались заполнены разнообразной суетой и множеством разъездов. Ему пришлось повидаться и поговорить с большим количеством самых разных людей. Жизненный путь Екатерины Семёновой, по крайней мере последние годы её проживания в
Санкт-Петербурге, благодаря этим встречам удалось реконструировать довольно полно.
Закончив эту важную, но в общем-то рутинную работу, Шумилов явился к Карабчевскому с отчетом.
Сидя в уютном кабинете Николая Платоновича и попивая ароматный чай со смородиновым листом, он в таких словах подытожил свою беготню:
— Семенова умудрилась восстановить против себя всех знакомых, подруг, работодателей и даже бывших любовников. Когда у неё заканчивались деньги, она беззастенчиво воровала у своих знакомых то ценное, до чего дотягивались руки. Серьги — у соседки по палате, золотые часики с цепочкой — у некоей Павловской, гребень черепаховый — у старушки, к которой одно время ходила в качестве сиделки. Потом вещи продавала или закладывала. В конце концов, от нее все отвернулись. Единственный человек, с которым она общалась последние месяцы, был Безак. Собственно, на нём сосредоточились все её жизненные интересы. Она чрезвычайно боялась его потерять. Но и Безак был ей под стать, даром что бывший полицейский. Он был в курсе краж и помогал сбывать вещи. Так, он заложил вещи, украденные Семеновой у соседа по гостинице, судебного рассыльного Эйсмонта — мундир и два ордера ко взысканию на 4 рубля 50 копеек каждый.
— Вы сказали «у соседа по гостинице»? Но ведь она вроде бы квартировала в доме Швидленда? — уточнил Карабчевский.
— За последние четыре года Семенова сменила не менее дюжины адресов. Это были и гостиницы, и дешевые пансионы, и просто комнаты. Кстати, поэтому её кражами занимались в разных полицейских участках, и никто не подумал связать их воедино. За последние три месяца её четыре раза приводили в полицию по поводу краж, но всякий раз отпускали из-за незначительности похищенного.
— Впору пожалеть об отмене телесных наказаний, — саркастически заметил Карабчевский. — Ее бы, Семенову эту, выдрать хорошенько розгами, враз бы остепенилась…
— Особо замечу: весьма настораживает прямо-таки патологическая наклонность Семеновой к вранью. Чаще всего ложь не приносит ей никаких дивидендов. Складывается впечатление, что она врёт как бы «из любви к искусству», точнее, из желания придать себе вес или ореол романтизма в глазах окружающих. Излюбленные темы мистификаций: её аристократическое происхождение, необыкновенные женихи — сплошь князья, министры, миллионщики, иногда просто богатые вдовцы, но со своими пароходными компаниями и золотыми приисками. В глазах окружающих эти россказни выглядели нелепо, как детские анекдоты, и никто их всерьез не воспринимал. Окружающие безошибочно чувствовали несуразность подобных вымыслов, иногда даже в открытую потешались. Один из её недолговечных любовников, некто Немиров, как-то подтрунил над её рассказом, что она якобы дочь индийского раджи, и до такой степени вывел Семенову из себя, что она швырнула в него кофейник с кипятком.