— Ошпарила? — с улыбкой полюбопытствовал адвокат.
— Нет, не удалось, он оказался ловчее и успел отскочить, — так же с улыбкой ответил Алексей Иванович. — Кроме того, удалось установить, что она многократно лечилась в петербургских больницах. Вот, я составил списочек, на всякий случай, вам на память, — Шумилов протянул Николаю Платоновичу сложенный вчетверо листок.
Карабчевский развернул лист и прочитал написанное:
«I. 11 марта—8 мая 1878 г. Больница Св. Николая Чудотворца.
2. 8 мая — 28 июня. Петропавловская больница. Продолжение лечения. Выписана под ответственность матери.
3. 4 июля—9 июля 1879 г. Калинкинская больница.
4. 28 августа — 29 сентября 1879 г. Калинкинская больница.
5. 15 ноября—2 декабря 1880 г. Калинкинская больница.
6. 13 февраля — 7 апреля 1881 г. Александровская больница.
7. 27 апреля — 1 мая 1883 г. Калинкинская больница.
8. 3 июня — 27 июня 1883 г. Александровская больница. Тиф».
— С диагнозами, сами понимаете, всё сложнее — как-никак врачебная тайна. Узнал только, что она лежала в отделениях для умственных расстройств, гинекологическом и инфекционном. При наличии полицейского запроса проблема установления диагнозов решится просто. И ещё. Я свозил её в Таврический парк и рассмотрел указанную ею скамейку, на которой она опробовала весовую гирьку.
— Так, так, хорошо, что не забыли, — заинтересовался адвокат, — и что же оказалось?
— Трудно сказать. Есть вмятины, но время и причина их образования известны одному Богу. Надпись есть невнятная карандашом: «21 авг.», причем единица написана нечетко, может быть, не «21», а «27». Да, соседка в доме Швидленда, некая Аграфена Перегудова, с которой Семёнова немного общалась, рассказала, что Семенова как-то в августе плакалась, что, дескать, денег нет, заимодавцы полицией грозят, и что она, Семёнова, пыталась заработать своим телом на улице. Пару раз удалось подцепить клиентов, но и это не решило проблему денег. А Безак, дескать, всё требует и требует, и ему решительно всё равно, откуда она их раздобудет.
— По всему чувствуется, что Миша этот — порядочная сволочь и сквалыга, — проговорил Карабчевский. — Его к этому делу тоже надо будет притянуть, но… это уже не наша задача. Сарру Беккер он, насколько я понимаю, не убивал, а потому пусть далее господин Сакс ломает голову над разделением ответственности соучастников. Моя задача, как защитника Мироновича, куда скромнее.
Карабчевский прошел по кабинету, остановился у окна, наблюдая за сутолокой улицы.
— В ближайшую неделю мы отпустим Семёнову для того, чтобы она явилась в полицию с повинной. На этом я буду считать вашу миссию оконченной. Причем выполненной с честью, — подчеркнул присяжный поверенный. — Но пока еще есть одно весьма щекотливое предприятие, где мне пока без вас не обойтись.
— Слушаю, Николай Платонович.
— Надо отвезти нашу дамочку на место преступления, чтоб она показала, как все было. Касса Мироновича, как вы знаете, опечатана полицией. Мы прибегнем к помощи самой же полиции. Друг Мироновича, о котором я уже упоминал, служит помощником пристава первого участка Московской части. Зовут его Боневич Владимир Иванович. Он организует официальное вскрытие помещения кассы завтра в десять часов утра. Сможете сопровождать Семёнову?
— Разумеется. После всего того, что мною сделано по делу Мироновича, я бы счел это своим долгом.
— Прекрасно. Будьте завтра в 9.45 вместе с Семёновой возле памятника Екатерине Великой в Екатерининском саду. Боневич сам найдет вас.
Еще не было девяти часов утра, когда Шумилов заехал на квартиру Верещагина, где все эти дни под охраной старого полицейского жила Екатерина Семёнова. Алексею пришлось некоторое время ждать, пока женщина напьется чаю с пирогом и облачится в верхнее платье, потом она долго прицепляла к голове черную шляпку с вуалью. Эта обезьянья возня перед зеркалом продолжалась, наверное, с четверть часа. В течение всего этого времени Семёнова оставалась совершенно невозмутима, болтала о какой-то чепухе. А Шумилов чувствовал, что наливается гневом и, не желая признавался в этом самому себе, раздражался лишь еще больше. В конце концов, они покинули квартиру, и Шумилов испытал немалое облегчение.