После этого угарного соития Елена испытывала опустошение и тоску, но не испытывала счастья.
«А что дальше?» – спрашивала она себя. С Лео всё было так понятно и просто.
Вот Виктор смотрит на неё затуманенными глазами, полными желания и нежности. Они были такими же год назад – но вызывали страх. Дышит лаской, ошеломлением, счастьем, блаженством, изумлением и восторгом – а прежде его лицо казалось ужасной маской, жестокой и непроницаемой. Его великолепное тело дарило наслаждение – а прежде от его прикосновений леденела кровь.
Зато она была весела и свободна! А теперь? Она скована этой страстью, словно цепью. Сможет ли она её разорвать? Вновь обрести свободу?
Значит ли это, что она по-прежнему глупа и не видит истины? Она не знала, копилось ли её чувство постепенно, или было единым порывом? И теперь – не могла она простить Виктору своих мук и своей любви к нему, рождённой в муках, или не могла простить этого себе? К тому же – любовь ли это?
А тем временем Елена привыкала к роскоши и поклонению, потому что к хорошему, как известно, привыкаешь быстро. Она почти научилась отдавать приказы, не замечая этого.
Мендес не мог понять, что с ней происходит, почему не хочет полностью отступить депрессия. После того, как их тела разъединялись, она порой смотрела непонимающе и отчуждённо. Её губы всё время подрагивали и шевелились, словно она хотела ему что-то сказать – но вместо этого отворачивалась, губы её остывали так же быстро, как и загорались, они становились вялыми, раскинутые в стороны руки – неподвижными.
Девочка задыхается внутри замкнутого пространства, ей скучно здесь, слишком много тягостных воспоминаний. Мендес стал брать её с собой на стройку, хотя по-прежнему опасался выводить из дома в город.
Потрясающее зрелище почти достроенного особняка встряхнуло и захватило её. Хватит валять дурака и тосковать взаперти! Здесь она наконец-то могла выпустить наружу свой собственный ад, и с головой уйти в дикие фантазии, которые теперь можно воплощать наяву! Она до хрипоты спорила с Пазильо или Волоховым, обсуждая какую-то деталь, уголок, привезённый с гор валун для альпийской горки или замысловатую балясину.
К Новому году было обещано перейти к внутренней отделке – Елена трепетала в ожидании, вожделела этого момента не меньше, чем любви Мендеса, и дрожала от страстного нетерпения. Вместе с Пазильо она стала участвовать в оформлении интерьера, предлагая решения не менее интересные и неожиданные.
А Пазильо, видя её интерес, острый глаз и нестандартный подход (Марта зря расстраивалась, слушая школьных учителей: Елена могла бы стать модельером!), настоял на увеличении размеров гостиной для того, чтобы устроить там небольшую галерею её собственных рисунков. И Елена вновь вернулась к урокам рисования.
Конечно, это неплохо, увлекательное занятие – лучшее лекарство, но во всём должна быть мера. Пожалуй, ещё немного и Мендес начнёт ревновать её к Старице, забыв о том, что сам всегда с головой уходит в работу.
Он с трудом уводил Елену с берега реки, заставлял есть и отдыхать. Она будет счастлива в новом доме – это он знал наверняка. Но будет ли счастлив он с ней в этом доме – Мендес не знал. Ему иногда казалось, что она вновь ускользает, только через другую лазейку, что он теряет над ней контроль – и это его озадачивало, сбивало с толку. Он не знал, что делать дальше.
Между тем ему необходимо было обговорить с ней один серьёзный вопрос. А это требовало подготовки. Оставалось снова применить шоковую терапию, чтобы повернуть к себе.
И однажды в ночь Мендес повёл её не в гостиную и не в спальню – а в подвал. И Елена, ведомая страстью и не задающая вопросов, оказалась в лаборатории. В дальнем углу, погружённом в полумрак, сидела, откинувшись в кресле, очередная жертва. Елена не видела её лица, даже не могла понять, мужчина это или женщина – светлые волосы были коротко острижены. Всё было таким же, как и год назад – только Елена была другая.