- Зачем я нужна вам? – вскрикнула Елена. – Что вы хотите со мной сделать? Дайте мне уйти!
Нет ответа. Молчание звенело от напряжения, словно каторжная цепь.
- Чем я заслужил ваш страх и неприязнь? – наконец осведомился он спокойно.
Его застывший взгляд снова становился таким, от которого в ресторане у Елены душа со стоном уходила в пятки и ложилась там чугунной гирей, зрачки расширялись до слепоты, а воздух прекращал поступать в легкие.
В отчаянной последней попытке она снова сделала шаг в сторону.
- Вы не уйдете отсюда, – сказал он ровным глуховатым голосом, не двигаясь. И тогда паника вновь сорвала её с места.
В один прыжок она достигла лестницы, в два прыжка преодолела её и ринулась вглубь сада по липовой аллее.
Но вот, на краю светлой некошеной лужайки какое-то неодолимое роковое желание заставило её оглянуться на бегу. И в это же мгновение Мендес настиг её, схватил край платья, рванул вниз – она охнула, но устояла. Он разодрал платье снизу вверх – обнажилось гладкое загорелое бедро, и он задохнулся от восторга, и отпрянул, любуясь.
Елена, всхлипывая, вновь побежала, путаясь в лохмотьях. Её ноги заплетались и отказывались повиноваться. Вот она запнулась о кочку и упала ничком – розовые трусики ярко и наивно горели на выцветающей, желтоватой траве. Сердца она не чувствовала – оно давно билось где-то вне тела.
Елена стала поспешно подниматься, вздрагивая и передергиваясь всем телом, встала на четвереньки, поползла. Мендес упал рядом, грубым рывком перевернул её на спину, зубами разорвал трусы, оставив на животе след укуса. Это его страсть привела её сюда – остальное неважно, сейчас она – его законная добыча, хочет она или нет, полюбит или нет, хорошо ей или нет - этих вопросов уже не существовало. Здесь его мир, здесь живут по другим законам, здесь ему подчиняется всё.
Она нарушила границу – и теперь принадлежит его миру, а, значит, и ему. Елена закрыла лицо руками – он сдернул их, сжав левой рукой, а правой поспешно расстегивал плетеный ремень светлых летних брюк, стягивал их, освобождая от плена своё давнее потаённое желание…
Вид его был настолько страшен, что Елена только и смогла прошептать: «Пожалуйста, только не убивайте меня…»
- Дурочка! – с грубоватой нежностью и сожалением усмехнулся Мендес.
Елена лежала, зажмурившись, парализованная страхом, чувствовала тяжесть чужого тела на своих ногах, боль в подвернутой руке. Вот оскаленный рот приблизился, вобрал её губы – она задохнулась, крутанула головой, укусила ненавистную плоть – чужая кровь заполнила рот, (шрам на нижней губе, метка их первой схватки, остался у Мендеса навсегда) – но он этого даже не заметил.
Обезумев при виде блеснувшей на солнце капельки пота на лбу, при виде детских капризных губ, уже знающих о своей неотразимости, ощущая эти гладкие ноги, не знавшие мужчин и мужских поцелуев, маленькую грудь, которую никто никогда не сжимал, он сходил с ума от страсти. Она сейчас – его, всей своей неискушенностью и чистотой, его от и до, достойная стать его подругой, он может с ней делать всё, что захочет.
Наконец-то это произошло, наконец-то он будет в ней – ожидание было столь долгим, столь невыносимо долгим.
Это была ошибка Мендеса, одна из многих, но поймет он это нескоро. Отзвуки этой ошибки сделали его счастье таким хрупким и легко бьющимся, и потянули за собой череду других ошибок, как тянет по жизни каторжник невыносимо тяжкую цепь, состоящую из многих звеньев. Он выпустил наружу стихию первобытного зверя, желание обладать, брать и властвовать, до поры скрытое обманной непроницаемой маской.
Тяжелый поршень бился между её ног, сейчас произойдет что-то ужасное – сжимай, не сжимай коленки – сильная рука так запросто разомкнула круг её защиты.
- Мамочка, спаси… - пискнула Елена и отключилась. Она лежала омертвевшая, безучастная. Мендес увидел, что блеск ушел из её глаз, губы не раскрылись ему навстречу, упругое тело обмякло.
Жгучее разочарование пронзило Мендеса. Он трогал её губы, ресницы, теребил языком розовое ушко, касался нежного мягкого соска…