Выстрел по колёсам. Перекат. Нырок. Перехват. Ноги Бет. Удар. Прыжок. Удар. Чьи-то омерзительные, вонючие руки-клешни. Удар. Хрип. Тело Бет на земле. Это потом. Сначала – вперёд. Эта тварь уже отбивается. Это хорошо. Для начала добьём его. Удар в грудь. Дыхание перехватило. Слева бежит ещё один. Прыжок навстречу. Сволочь… Выстрел. Встречный выстрел. Крякнул. Молнией вперёд – добить! Второй оклемался. Бет задёргалась, зашевелилась. Это – краем глаза. Хорошо. Её не успели усыпить окончательно. Поворот. Выстрел. Промахнулся. Ещё один. Это – Бет. Стреляет ещё в кого-то, сзади Буравчика. Рука у этого кого-то дрогнула. Буравчик согнулся пополам: пуля прошила плечо. Плохо. Очень плохо. Но плохого без хорошего не бывает. Бет уже стоит на четвереньках, пошатываясь. В руке – ствол. Машина глухо бурчит, через дорогу ползёт некто или нечто. Стискивая зубы и морщась, Буравчик лениво стрельнул наугад. Плевать. Ему уже безразлично, сколько новых трупов появится на его участке. Всё равно Хозяин прикроет – ведь он спасал Элизабет…
…Он вызвал дежурную команду, отдал распоряжения, и позволил себе на сегодня не заниматься работой. Довёл Бет до чужой машины, усадил, и сам сел за руль. Некрасиво, но идти до своей – нет сил. Едва дождался знакомой сирены. Ничего, потом машину заберут от больницы. Он предоставил своим ребятам возможность действовать самостоятельно. До завтрашнего утра, не более.
Они доехали до больницы. Бет кашляла до слёз. Пару раз пришлось остановиться, и её вырвало, после чего полегчало, в глазах прояснилось окончательно. Но в больнице не остались ни она, ни Буравчик. После рентгена и перевязки он усадил её в полицейскую машину и повёз к себе на квартиру, не желая слышать никаких возражений. Да правду сказать, Бет возражала слабо. Буравчик чувствовал, насколько вырос в её глазах. Да и в собственных он вполне себя реабилитировал. К тому же, ей сейчас безопаснее было с ним – его ребята взялись патрулировать улицу.
Данко сам сварил кофе, покрепче, выгреб все съедобное на стол. Припасённую для особого случая плитку самого лучшего шоколада, половину палки колбасы, последнюю упаковку крекера и остатки коньяка плюс единственный целый лимон. Для него такое количество еды в доме уже было равносильно подвигу, а им требовалась хорошая подзарядка. Ведь предстояло обсудить самое невероятное в жизни Буравчика предстоящее событие – диверсию на фабрике в Костяницах.
Он не собирался тут же воспользоваться ситуацией и потребовать немедленного вознаграждения за проявленную доблесть. Бет сама вознаградила его, и по-королевски.
- Элизабет, ты потрясающая женщина! – только и мог вымолвить сраженный Буравчик. Это была любовь forever.
Г Л А В А 13
Георгий сразу же начал писать портрет хозяйки дома – сначала под руководством Пазильо, потом – самостоятельно.
Его потеря должна была ощутимо чувствоваться в институте. Пазильо навёл справки – у Георгия намечалась персональная выставка. Препарат М поставил на ней крест. Как и на всём будущем. Гера едва не угодил в психиатрическую лечебницу, и спасся от неё лишь благодаря призыву. Призыв оказался ко времени – ещё немного, и Гера нарисовал бы всё, что с ним происходит.
Он был талант, самородок, художник, рождённый творить, и, похоже, ничто не могло заставить его бросить карандаш или кисть, заставить разучиться или расхотеть рисовать. Он делал наброски быстро, виртуозно. Казалось, они спонтанно выходят из-под его руки – летящие контуры, максимум выразительности при минимуме линий, штрихов и цветовых пятен. Ему нравилось рисовать абсолютно всё. Он делал наброски в саду, в кухне, в детской. Рисовал слуг, детей, заснеженные аллеи и равнины, дом, деревья, несколькими штрихами передавая полноту мира, его таинство, его ауру. Большую часть рисунков он тут же рвал и выбрасывал: они ему не нравились, он оставлял только то, что считал «говорящим и поющим», или годным для использования в дальнейшей работе.