Но время шло, и чистосердечное признание в проступке становилось всё менее возможным. По Мендесу невозможно было вызнать правду, он был непроницаем и естествен, привычно отшучивался, подтрунивал и – любил. Иногда, правда, он, отстранившись, так странно - внимательно, даже с любопытством, и подолгу глядел на неё. Словно решал какую-то задачу, разгадывал загадку – Елена ёжилась, иногда – краснела, но он не говорил ни слова, только улыбался, и улыбка не была весёлой или ироничной, скорее – усталой. Елена не могла отделаться от мысли, что он всё знает, но молчит, потому что ждёт, когда она признается сама. А ей легче было вытерпеть пытки, чем рассказать ему.
Она начала выгуливать Геру, как и обещала. Развлекала и, попутно, возобновила попытки «совращения».
В один из поздних вечеров, когда Мендеса не было дома, они сидели рядом на ковре, просто болтая, перелистывая альбом с репродукциями. Гера вообще любил сидеть на чём-то низком, или даже на полу, скрестив ноги и положив на колени папку.
- Сколько раз ты уже меня рисовал? – поинтересовалась она.
- Не помню. Не менее пятидесяти…
- А сколько рисунков выбросил?
- Больше половины набросков.
- Почему?
- Тебя очень трудно рисовать. Потому что невозможно понять. Можно уловить сиюминутное выражение, но уловить истинное в этом сиюминутном… Душа ускользает, мысли разбегаются, желания меняются ежеминутно. Формально – это ты. А на самом деле – тебя там уже нет, проскочила мимо. Ты спряталась сама в себя. Настоящий портрет должен вытащить тебя из скорлупы. На нём ты должна как бы родиться на свет заново.
- По-моему, ты усложняешь. Всё гораздо проще, и я никогда не скрываюсь в скорлупе, я уже давным-давно родилась на свет. Гера, а почему ты меня рисуешь?
- Ну… сначала все так хотели. И ты тоже.
- Ты что, всегда делаешь то, чего хотят другие?
- Не всегда. Впрочем, я этого не помню, - признался он. – Но тебя рисую по своей воле. Вернее, ощущаю тягу - ты завораживаешь. В тебе есть тревожная загадка. Когда пишешь парадный портрет по заказу, берёшь с поверхности. Я бы мог давно написать тебя такую, обобщенную, но не хочу. С тобой это не пройдёт. Ты требуешь другого подхода.
- Гера, может, это оттого, что ты не видишь меня всю? Хочешь написать меня без ничего - как Венеру, например?
- Это - твой личный заказ?
- Предположим.
- Если ты так хочешь… можно написать, отчего же и нет…
Гера пленительно улыбнулся, обозначив ямочки. От прогулок он посвежел, на щеках заиграл нежный румянец. Лицо его было гладким, царапины уже исчезли без следа, слабая светлая щетина тщательно сбривалась и была почти незаметна, зато волосы лились мягкой, густой волной, почти как у самой Елены. Одень его в платье – и не отличишь от девушки.
- Как Венеру… Это будет масло. Примерно метр на полтора. Воспользуюсь готовым холстом. У Луиса есть уже загрунтованные, и отличного качества. Но это потребует очень много времени. А ты не побоишься позировать нагой? То есть, тебе разрешат?
- А кто мне может запретить? Пусть попробуют не разрешить! – Возмутилась Елена, и тут же подумала о том, какой ужасной будет ревность Виктора. – Впрочем, - скисла она. – Всегда можно попросить маму и Пазильо, спрятаться у них – Виктор там точно искать не будет.
- Ну и ну. Думаю, мне не совсем удобно будет прятаться. Можно найти какой-то другой способ. Например, я буду прорабатывать эскизы отельных деталей. Или очень лёгкая, тонкая ткань – знаешь, мне несложно угадать твои линии даже сквозь плотную одежду, я знаю цвет твоей кожи. Можно надеть полупрозрачное – я листал ваши журналы, это сейчас в моде. Но потом обязательно понадобится несколько часов натуры – иначе тело не будет живым, мне необходимо чувствовать живое биение…
- Гера, а я тебе нравлюсь? – вкрадчиво спросила Елена. – Мы могли бы почувствовать «живое биение», не откладывая. Хочешь взглянуть на какую-нибудь деталь?
Сегодня она надела лёгкую блузу на кнопках и кружевной лифчик, не несущий почти никакой практической нагрузки - только смысловую. В течение всей беседы она незаметно, теребя ворот, расстегнула верхние кнопки. И теперь, когда она наклонялась вперёд или поводила плечом, грудь почти вываливалась наружу, не сдерживаемая никакими рамками приличия. Гера заморгал длинными ресницами, и на провокационный последний вопрос не ответил.