Пожалуй, Мендесу пора предпринять собственное расследование. Эксель, вот кто ему поможет. Эксель попробует выйти на Марцкявичюса, выяснит, кто он такой и чего хочет от Мендеса. Что же касается Буравчика, то либо он поговорит с ним ещё раз сам, либо направит Фернандеса, либо… либо привезёт сюда, в имение, как заключённого, навсегда, а его место в управлении займёт некто, более надёжный и безопасный. Да, именно так. Но существуют ли такие, надежные и безопасные? Мендес уже сам в это не верил.
Трагедия на фабрике ударила по Мендесу не менее болезненно.
Теперь Виктору отчаянно не хватало не только протоколов первых опытов, но и запаса сырья. Нужно было начинать с самого начала. И он начал с самого начала – с себя. Путём неимоверных усилий за месяц он восстановил работу мини-конвейера. Елена же, напротив, горела бешеной энергией – на грани нервного срыва. И чем больше пыталась успокоиться – тем сильней металась. Она восприняла взрыв как покушение на любимое детище, личный вызов, глубочайшее оскорбление. Она только теперь по-настоящему поняла всю серьёзность собственных занятий. И ощутила всю несостоятельность своего щенячьего энтузиазма. Она повзрослела. Нет, постарела. Значит, и впрямь она не зря торопилась. Теперь она сможет стать катализатором для продолжения работы. Обязана стать! Только бы успокоиться…
Она подгоняла Виктора и предлагала свою кровь. Но Мендес категорически отказывался: слишком много её было нужно на первую партию. Он был достаточно тактичен и мягок, но всё равно каждый его довод, каждое слово били наотмашь – она слышала в них совсем не то, что Виктор говорил. Ей чудилось: «Даже и не думай! Не смей заикаться! Ты уже напортачила – возможно, именно ты открыла путь Ангелу. Не лезь больше не в своё дело! Занимайся детьми, там твоё место!»
Последнее бесило её более всего. Никто не имеет право указывать «место», точно суке. Она и так вкладывает в детей все силы. Она хотела лишь поделиться этой силой – но ею пренебрегают.
Мендес был вымотан и чувствовал себя больным. Знакомое чувство – но раньше он был моложе и быстрее восстанавливался. Он всё чаще просто сидел в кресле и смотрел за окно, туда, где заснеженный сад просил пощады у северного ветра.
Время шло, вновь наступило затишье, в заснеженном мире царил сонный покой, тишь да гладь – но только не в душах.
А потом умер мальчик-беспризорник: антидот неожиданно явился катализатором тяжёлого заболевания почек, излеченного препаратом М. Этот чёртов мир! Впрочем, при чём тут мир? Странные мысли стали посещать Мендеса – а если Бет права? Мир вокруг не так уж и плох – у него есть любимая, друзья (купленные не за деньги, а тяжёлыми испытаниями и трудом), есть дети – что мешает стать счастливым? И почему должны погибать чужие дети? Он этого не хочет. Он не хотел, чтобы умер этот мальчик. Без его вмешательства он мог бы ещё долго прожить, и кто-то сумел бы его вылечить. Что, если познакомиться с доктором Альгисом, вместе лечить – может, именно он и есть его единственный друг, единомышленник, соратник? Вернуться к прежним мечтам, идеям, разработкам? Идеалам, наконец?
Мендес больше не хотел ничьих смертей, и тем более, детских. Ему будет страшно выпустить в такой мир собственных детей. Это неправда, что кроме неприятностей этого мира и желания его уничтожить ничего не осталось в душе. Мендес по-прежнему чувствовал в себе силы созидать. Только не знал, как. Слишком глубоко проросла ненависть. А к чему именно – он нынче и сам не знал. Забыл. Похоже, Елена теперь знала это лучше его.
Если бы не Елена – вполне возможно, Виктор Мендес отказался бы от неравной войны и принял совет и помощь Элизабет Спенсер.
Г Л А В А 7
Однажды за обедом он поставил перед собой запечатанный флакон с тошнотворно розовой жидкостью. Это был концентрат, рассчитанный на несколько десятков бутылок спиртного. Елена с изумлением уставилась на него.
- Знаешь, я вдруг понял, что моя идея начинает терять смысл. Проблема в том, что жить иначе я не могу. Но хотел бы научиться. Может быть, ты научишь меня?
Он попытался улыбнуться, но слова его не были шуткой. Более того, они были полны печали и глубоко скрытого страха. Мендес побледнел и осунулся. Под глазами залегла синева, губы были обведены фиолетовой каймой. Прежний – злой, холодный – огонь в глазах потух.