- Пей, или я убью тебя!
Жидкость попала на язык, Елена, давясь и захлёбываясь, сделала судорожный глоток. Сладкая, пряная жидкость с привкусом металла обожгла горло. Хуже любого спиртного. Подавившись, отчаянно кашляя, она скатилась на пол и поползла прочь. Через два метра её вырвало, но голова уже начинала кружиться.
Она ещё слышала топот, чью-то речь, хлопанье дверей – но это было уже не здесь, где-то далеко-далеко. Свет стал неожиданно ярок, он размазал очертания предметов вокруг, а потом медленно, очень медленно начал тускнеть. Тело наливалось тяжестью, язык – немотой. Она ещё успела почувствовать, как ей в рот капает что-то горькое и холодное, стекает по языку в гортань, но выплюнуть уже не было сил, и она послушно делала глотательные движения.
«Что, не нравится?» - шепнул внутренний голос, ласковый и смеющийся. – «А когда-то ты хотела этого. Ничего, потерпи, скоро тебе будет хорошо…»
Её куда-то несли, и непонятные, гулкие, завывающие звуки, то низкие и глубокие, то пронзительно-высокие, наполняли её, пронзая нервные окончания вибрацией с непрерывно меняющейся частотой. Её тело сминали конвульсии, только она этого не чувствовала. Потом вой резко оборвался, и наступила тишина.
Она не знала, сколько прошло времени - оно остановилось. Она не знала, что происходит вокруг – она ничего не видела, кроме двух огромных, ярких и горячих солнц с двумя чёрными провалами, плавающими в далёкой глубине. Они согревали и ласкали, ей бесконечно хотелось нежиться в их чудодейственных, животворных лучах. И одновременно – они засасывали в невообразимую глубину чёрных тоннелей, где её ждала скорость и неотвратимость падения.
Она ничего не слышала, кроме голоса, пронизанного невыразимой лаской, от которой хотелось плакать. Голос приказывал ей повиноваться, ибо нет, и не может быть ничего прекрасней этого. Он шептал… нет, внушал – так как слов не было, была только музыка звука, лучше которых она ещё никогда не слышала, и они были о любви - удивительнейшие, сладчайшие чувства. Но блаженному состоянию почему-то до обидного быстро наступил конец. Кто-то ужасный, отвратительный, безжалостный начал выдирать её, приросшую, из забытья – трещал, скрипел, лопался мир вокруг. Великая зыбь превращала его в монстра, терзающего её плоть – он карябал её когтями, дул в лицо, сотрясал, бил по глазам. Ревел в уши, выкручивал суставы, заливал потом.
Елена застонала, приходя в себя от этого варварского истязания, резко, вдруг, открыла глаза. Ночь или день? Ослепительно ярко горит люстра, оглушительно громко стучат молотками по наковальне огромные, старинные настенные часы гростийского мастера. Она лежит на бархатистом, нескончаемом поле – ему нет ни конца, ни края. Сверху наброшено лёгкое зеленоватое покрывало в эффектных букетах – ни дать ни взять, розовый сад, и он тоже бесконечен. Елена хотела глубоко вздохнуть – и вместе с воздухом выдохнула протяжный стон, его отнесло порывом ветра. А вместе со стоном улетела частица сна, всё равно, что частица самой себя, дорогая, неразменная, желанная, уникальная, единственная… и это было больнее всего, очень больно, до слёз.
Елена повернула голову в ту сторону, куда улетел вздох, и увидела… Рядом, ничком, поверх покрывала лежал незнакомый человек. Волна иссиня-чёрных волос разметалась по подушке. Он лежал тихо и неподвижно, ни жив, ни мёртв, но с первым же её стоном вздрогнул и заворочался. Вот он приподнялся на локтях, заглядывая ей в лицо.
- Елена, Елена, - заговорил человек торопливо и хрипло. – Ты в порядке, да? Любимая… любимая, скажи мне что-нибудь!
Странно – но его голос был именно тем внутренним голосом, прекрасным и желанным, от которого таяла душа, наполняясь тихой радостью, а его жёлтые глаза – теми самыми светилами, которые давали животворящий свет и энергию.
И Елена потянулась к нему, с отчаянным нетерпением, постанывая и умирая от счастья. Её любовь вышла на новый виток.
Г Л А В А 8
Мендес сдержал обещание: Буравчик был отозван со своего поста и появился в доме. Его привезли мрачного, задёрганного, и какого-то отрешённого. Бет шла следом за его конвоем, и твердила: - Данко, я с тобой! Я не позволю над тобой издеваться!
Решимость Бет оказалась слабым утешением – всё равно Буравчик знал, что это не любовь. Тем не менее, она влетела в кабинет Мендеса следом за бывшим следователем.