Она смотрела из окна своей тюрьмы и строила планы. Видная из окна излучина Старицы стыла металлической спиралью. Холмы оделись в несерьезный, маскарадный наряд, где серо-рыжая пестрота перемежалась с чисто золотыми медальонами, едкий багрянец – с нежно-розовыми лишаями, жухлая охра – с серебристо-зеленоватыми столбиками. И все это красовалось на суровом черно-зеленом фоне мощных старых елей. Горы были прекрасны! А она так и не побывала на пикнике.
Однажды после обеда в дверь постучались. Елена так изумилась, что машинально ответила «да», и в раздвинувшуюся дверцу заглянул усатый и ровным, вежливым голосом передал ей приглашение от Хозяина к вечернему чаю с просьбой надеть вот это платье – он осторожно положил на диван сверток – и, обернувшись в проеме, добавил: «Вас ждет важное сообщение, госпожа Елена».
Дверь задвинулась, а Елена так и осталась стоять, как вкопанная. Она не знала, на что ей решиться. А если это известие от мамы? А, может, от Лео? А вдруг – что-то страшное? Сердце замирало от тревоги. Она развернула сверток и ахнула!
Блестящее, струящееся нежно-оливковое платье, под цвет её глаз, до щиколоток, мягко драпирующее легкую фигурку, глухое спереди и открытое сзади. Черные туфли на высоких каблуках, черные колготки, ослепительно-белое жемчужное ожерелье, похожее на то, первое - целый ящик у него этих ожерелий, что ли? Елена смотрела на свое отражение в трюмо и не могла оторвать глаз. Настоящая леди! Наконец подавила вздох разочарования и сняла всё.
Вот оно как – он хочет превратить чайную церемонию в свидание, а сообщение – лишь уловка, чтобы её подманить!
Обойдется!
Елена надела домашние спортивные брючки, кофточку попроще – теперь ей было из чего выбирать – и замшевые тапки – вот так-то! Пусть знает – она соглашается не ради него, а ради информации о родных.
Ровно в семь дверь снова открылась, и усатый пригласил ее за собой. Елена спустилась в гостиную – поверенный ввел ее внутрь и тихо вышел. У Елены снова душа ушла в пятки: Живаго в строгом черном костюме, прямой и угрюмый, сидел на необъятном диване, с рюмкой в руке, положив ногу на ногу. Он жестом пригласил ее сесть рядом, ничем не выдавая своего разочарования при виде ее наряда. Но Елена упрямо прошла мимо и села на кончик старинного резного стула, сложила руки на коленях, дерзко взглянула на него – этого лучше было не делать, глаза Живаго пронзили её морозными иглами, дрожь пробежала снизу вверх.
Она с трудом удержалась от всхлипа. Живаго был красив, да, красив, но она ненавидела эту красоту, эту самоуверенность, эти хозяйские жесты. И гостиная была под стать ему: великолепная, торжественная, прекрасная – и в то же время тяжелая и гнетущая. Эта неуклюжая мебель, эти совершенные в своей уродливости маски, старинные картины в богатых рамах, это вкрадчивое ласкающее освещение, делающее все вокруг ненадежным и зыбким, отсутствие уютных милых безделушек, за которые так легко и приятно цепляться взгляду… Эта чуждая роскошь никогда не станет ей близка и понятна, как и этот странный человек, несущий лишь разлад и смятение.
Молчание затянулось. Живаго поднялся, поставил рюмку на стол, покрытый бархатной золотисто-персиковой скатертью, взял в руки пульт, небрежно поиграл кнопками – откуда-то сверху полилась ласковая, тихая, ненавязчивая музыка.
- Счастлив снова видеть вас, - наконец негромко произнес он, и Елена с ужасом поняла, что он говорит искренне. – У меня есть для вас утешительное сообщение от госпожи Марты.
- Мама! - Вскрикнула Елена, забыв обо всем. – Где оно? Как она?
Живаго задумчиво поглядел на нее, пощелкал пальцами.
– А вы составите мне компанию?
Елена, всхлипнув, кивнула.
- Правда? Не обманете?
- Да, - с трудом выдавила она.
- И не надо плакать, пожалуйста, все не так уж скверно. Утрите слезы – они не красят. Вот так… - и он протянул ей батистовый клетчатый платок.
Елена вытерла глаза и щеки, снова кивнула, не поднимая головы, потребовала: - Давайте письмо…