Мендес всё шёл и шёл, упрямо, невероятным усилием продвигая вперёд измученные ноги. Прошла вечность, глухая тишина и пустота поглотили их. Мендесу казалось, что он не дышит, сердце его не бьётся, ноги существуют сами по себе. Он весь состоял из рук. И эти руки, обхватившие Елену, совсем занемели.
Ни один слуга не явился на его отчаянный зов.
Вот пригорок. Перевёрнутая машина. Доктор Бокман, лежащий всё в том же положении. Похоже, его душа давно бороздит пределы рая.
Если Мендес не передохнёт, хотя бы несколько минут, он рухнет и не сможет сделать больше ни шагу. Мысль о том, чтобы оставить Елену под прикрытием машины, спрятать, а самому сделать ещё одну попытку добыть авто или сделать ходку на ферму, казалась дикой.
Далеко впереди, за деревьями, спасительными огнями светилось шоссе, которое Мендес так и не успел благоустроить.
- Девочка моя, как ты? – спросил он, согревая дыханием её лицо.
- Хорошо… - прошептала она. – Я спать хочу – уложи меня здесь…
И Мендеса передёрнуло от страха.
- Продержись ещё немного – сейчас мы отправимся дальше. Тебе нельзя спать.
- Я… хочу… тебе… сказать… - выдохнула она хрипло, и по телу её волной прошёл ещё один судорожный всхлип, словно каждая мышца, каждая клеточка в последней попытке к борьбе восстали против боли и разрушения. Кровь уже не текла, тонкое одеяло совсем не намокло, но разум нельзя было обмануть.
Мендес хотел бы сейчас отдать ей всю свою кровь, которая целую вечность уходила ни на что. Но что он может без своей лаборатории?
Елена снова обмякла – это была железная хватка смерти, первое приветствие небытия. Она – вопреки кромешной тьме вокруг себя – слепящее ярко и чётко видела перед собой белое лицо мужа, пронзительные глаза, горящие, как два солнца, или две луны. Видела, упершуюся в его щеку, хромированную ручку дверцы, отражающую этот свет.
И прежняя, светлая и загадочная улыбка расцвела на её лице. Она обещала…
Мендес ждал, наклонившись к её лицу.
Наконец сухие, запёкшиеся губы её дрогнули, раскрылись. Серая бабочка, серебристый ночной мотылёк на мёртвом сером камне. Какие чувства мучили её последний раз? И чувствовала ли она что-нибудь, тихо угасая?
Внутри Мендеса в безумном ритме заметалась, завыла, загремела бешеная какофония звуков, ему казалось, что он кричит, надрываясь, - но закаменевшее лицо не дрогнуло.
- А знаешь, - скорее угадал, чем услышал он. – А знаешь, я тебя…
Многоточие на миг задержалось облачком на её губах – и угасло. С новой судорогой жизнь покинула Елену Любомирскую.
…Пошёл дождь. Хмуро прошумел ветер, стукнула дверца машины.
За одно мгновение холодная водяная морось запорошила всё вокруг: и колючий равнодушный бурьян, и его волосы, где ещё резче обозначилась проседь, и спокойную улыбку на лице лежащей перед ним женщины.
Он мог представить себе всё, что угодно – автокатастрофу, провал эксперимента, ураган, уничтожающий города, зомби, идущих армией на армию, собственную казнь на электрическом стуле. Но никогда не смог бы представить, что ему придётся закрыть глаза единственной любимой женщине, матери его детей.
Долгие часы пролетели как одно мгновение. Он тихонько баюкал её на руках, дышал на губы, пытаясь согреть, будто мог вдохнуть в них хоть капельку тепла. Где-то далеко-далеко, в недоступном ему мире, бегают и смеются его дети – его и Елены, плоть от плоти и кровь от крови, продолжение её жизни. Но он их уже не увидит.
Никто не увидит и её – он не позволит чужим рукам к ней прикасаться.
От дождя земля расклякла, она чавкала и хлюпала под ногами. Пепельный рассвет недовольно продирал глаза. На всём свете не осталось больше ни одной краски, кроме серой.
Он отыскал в разбитой машине предусмотрительного Бокмана лопатку с коротким черенком. Дальновидный Бокман возил с собой лопатку, но не возил аптечки для подстреленных птиц. Мендес шёл к пригорку, и пустой, тусклый мир стелился ему под ноги.
…Мендес принялся за работу. Он копал ожесточённо и методично, как заведённый автомат, помогая руками. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и розоватый свет нежданно прорвался сквозь серую кисею, когда Мендес уже заложил могилу камнями. Стёртые пальцы с содранными ногтями кровоточили.