Елене даже удалось завести с ней что-то вроде дружбы, и - хоть и с большим трудом - но разговорить.
Елена узнала, что та из России, зовут её – язык сломаешь – Слава Владиславовна, что она была личным телохранителем крутого босса, потом в перестрелке его убили, а её, попытавшуюся спасти его сына, ранили, потом хотели перевербовать – но она чудом сбежала из-под надзора и разными кружными путями попала к Живаго. Русскую мафию она знала не понаслышке, имела дело с террористами – и вот теперь затерялась в Замостине.
Она двигалась легко, размеренно и бесшумно, и Елена на лыжах никогда не могла за ней угнаться. Она не могла понять – было ли это для Славы удовольствием, или просто очередной разминкой.
А во время прогулок в парке, когда Елена кормила с рук ораву наглых разномастных синиц, её так распирало от восторга, что, сама того не замечая, она начинала рассказывать ей о своих друзьях, о матери, о Лео, любимой подруге Динке, оставшейся за кругом. Как-то раз даже, в порыве дружелюбия и тоски по общению, она пригласила Славу к себе в гости на чай с пирожными и телевизор.
Слава долго смотрела на неё, потом вздохнула и легонько покачала головой.
А скоро литератор загрузил её по уши чтением, и времени не осталось даже на телевизор.
Близилось Рождество, к Новому Году Марту обещали-таки выписать – и она надеялась, что Живаго заберёт её к себе в дом. Мама в доме Живаго – это значит, что она здесь пропишется навечно! Елена представляла себе вместо разгульных, шумных праздников в кругу друзей – тоскливое одиночество в кошмарной хозяйской гостиной – и ещё больше грустнела, серьёзнела, старела.
От Живаго не было ни слуху, ни духу – где он пропадал, куда уезжал, что происходило в мире? Но зато он её не трогал, не пугал и не домогался – уже хорошо.
И Елена стала привыкать к своей странной жизни.
За день до Рождества Живаго появился – и в доме сразу засуетилось, забегало неизвестно откуда взявшееся воинство слуг.
Дом слегка повеселел – в холле второго этажа поставили ёлку, она уперлась острой макушкой в потолок и наполнила комнаты ледяной смолистой свежестью.
Украшений не было – Живаго не любил мишуры – зато по окружности елки стояли печальные и задумчивые ангелы с лицами, неуловимо напоминающими лицо Елены.
Уроки были отменены. Утром, накануне ночи Рождества, Живаго встретил Елену у ёлки, разглядывающую ангелов.
- Одевайтесь, - сказал он коротко. – Я хочу показать вам кое-что.
- Мы куда-то поедем?
- Да.
- А мама?
- Мама вечером будет здесь.
- Обещаете?
- Да.
Слава в этот раз сидела сзади, а за рулем был Живаго.
Он вел джип уверенно, небрежно, нетерпеливо. Они ехали в сторону, противоположную от гор, туда, где пологие холмы мягкой волнистой линией обегали горизонт, чередуясь с широкими просторными лугами.
- Да мы же тут на лыжах катаемся! – воскликнула пораженная Елена, оборачиваясь к Славе. Слава улыбнулась.
Вот машина вылетела за поворот и резко затормозила.
Они вышли из машины – все трое – и встали на краю склона, Слава - сзади и чуть левее.
Елена увидела снежную пустынную равнину, перерезаемую небольшими балками, купами кустов, расползшихся черными паучками по белому лепестку низины. Чуть правее – стену белых низких холмов, словно расписанных иероглифами голых деревьев и темных елей, увидела дальние синеющие леса и перелески, а на переднем плане – изломы витиеватой, скованной стужей речушки.
- Что это? – спросила она с недоумением. – Какое-то поле. Зачем мы здесь? И без лыж…
Живаго долго и с наслаждением вглядывался вдаль, лаская глазами ландшафт, вдыхая морозный воздух. Облачка пара стыли вокруг них.
- Здесь будет построен дом для вас. Это место принадлежит вам.
- Всё поле? – переспросила она недоверчиво.
- Всё поле, и этот ближний холм, и эта река…
Странное, доселе неведомое чувство охватило её. Обладать всем этим пространством, заселять его по своему усмотрению, по своему желанию… Но эйфория тут же схлынула. Это Лео был бы счастлив, он селянин по духу. А зачем это ей? И какой ценой? Неужели она так дорого стоит?