Вот и теперь, подчистив тарелку, осушил залпом рюмку дешевого коньяка и налив еще, он кивнул Майе: - Чего не пьешь?
- Жду.
- Чего ждешь?
- Жду, когда сообщишь, зачем пожаловал. Мне тут хорошего ждать неоткуда – вот и тебя опасаюсь. Какие вести привез?
- Ты непременно ждешь вестей? Моя персона сама по себе ничего не значит?
Майя хотела бы ответить, что его персона в подметки не годится Живаго, но только вздохнула. Хуан налил ей и себе, снова залпом выпил.
- Давай, девочка, пей, или ты забыла, как мы расслаблялись в баре? Может, вспомнишь, как ты раздевалась? Как тебя ели глазами и мечтали полапать?
Он пересел на диван, усадил рядом с собой, насильно приставил бутылку ко рту.
- Я не пью, - выдавила Майя.
- Да ну? Давно ли?
- С того самого дня. Это приспешники твои лакать на твои же денежки приноровились, а у меня в жизни дела поважнее есть.
Она резко попыталась вскочить, но железная лапа пригвоздила её к месту.
- Пей! – Почти ласково приказал Перес. – Может быть, и весть появится…
Он держал её подбородок до тех пор, пока она, захлёбываясь, не сделала несколько глотков.
- Отдохнула? – он обтер ладонью её шею. – Теперь еще…
Он снова влил в неё коньяк, остатки осушил сам и отбросил бутылку в угол. Его рука жадно легла на её колено, пролезла между ног, скользнула под трусики.
- Ну, где твоя весть? – нетерпеливо сказала Майя. – Сначала новости, потом остальное.
- Торгуешься? – Он расстегнул ремень, взял её руку и просунул за пояс.
- А ведь я скучал по тебе. Я давно по тебе скучаю, детка, просто с ума схожу… - Он сбрасывал с себя одежду, рвал на ней халат.
- Скажи мне, какие вести тебе нужны, - жарко зашептал он. – Будут. Все будет – только скажи…
Может быть, и вправду пригодится… Единственная ниточка, единственная зацепка – только потерпеть…
Майя вскрикнула – Перес впился в её губы, кусая и слизывая кровь: он наконец-то добрался до своего вожделенного плода…
Майя горела ненавистью и отвращением, но терпела. Она знала, что придет её час. Когда Хуан ушел, оставив на столе пачку банкнот, она, истерзанная, еще долго не могла пошевелиться. Живаго был жесток – но он не делал ей больно ради боли; этот был просто чудовище, чужая боль оказалась для него самым сладостным чувством. Он искусал её до крови, и его руки всё тянулись к её горлу, сжимали, стискивали, едва удерживаясь, чтобы не сомкнуться навсегда.
Через неделю всё повторилось, и ещё через неделю, и еще… Перес входил во вкус. Его распаляла ее зависимость от его доброй воли. На её теле появились первые шрамы, ожоги от сигарет, губы не заживали. Перед выступлением в баре ей приходилось изводить на себя море косметики – еще немного, и её просто выгонят с работы, ибо она потеряет товарный вид. Она ожидала среды с ужасом, мольбы не помогали, но лишь раззадоривали его. Майя начала заранее напиваться. Она чувствовала, что скоро Перес, в очередном пароксизме страсти и в поисках наивысшего наслаждения, убьёт её совсем – или задушит, или прирежет. И никакой информации она от него не получит – ни до, ни после, ни во время истязания: он был хитер, как лис, и боялся в жизни только своего Хозяина. А к ней он явился не ради неё, но ради собственных, глубоко запрятанных потребностей в насилии.
И Майя решила, что пора самой сделать решающий шаг, поставить жирную точку.
Кн.1, ч.2, гл. 4 - 8
Г Л А В А 4
Присутствие в доме Марты осложнило жизнь не только Мендесу, но и Елене. Мендеса она откровенно раздражала, и он её избегал. Она начала выспрашивать, какие подарки Елена получила к Рождеству, отпустят ли её в церковь, разрешат ли встретиться с подругами… А Елена не могла толком объяснить, что ей подарили холм, поле и речку – это было настолько абстрактно и далеко: какое-то поле, несуществующий дом…
Фантомы не дарят, дарят материальное, то, что можно пощупать. И Мендес завалил Елену и Марту одеждой и украшениями: довольны? Но куда в этом ходить? Да по дому! И перед кем красоваться? Да хоть друг перед другом! И Елена больше радовалась маленькому рыжему котенку, которого ей принесла на Новый Год Слава – его подбросили к воротам, и охранник его подобрал.