Мендеса поначалу забавляла эта информация, потом стала раздражать: тысячи послушных наложниц, жаждущих любви – зачем они ему? И насколько силен Зов?
Он решил проверить это на одной из девушек, лежащих в коме. Иванна Сопчик – она пила меньше всех, её состояние легче, временами она даже приходит в себя, «возвращается». Попробуем на ней. Сидя в своей лаборатории в любимом глубоком кресле, ограничивающем боковое зрение, он притушил свет, закрыл глаза, сосредоточился. Он звал её, приказывал явиться к нему немедленно, открыться для любви, любить его со всею страстью, жить ради его тела, ради его желания, сметая по пути все преграды. Пожалуй, он немного переусердствовал – но лучше уж подстраховаться.
И она откликнулась…
…
Иванна Сопчик, по прозвищу Кисуля, была веселой общительной девушкой, ласковой и доброй. Она была круглой, мягкой, пухленькой, обожала выпечку своей матери, такой же полной, мягкой и невысокой. А ещё она любила Войцеха, с детским обожанием готова была к нему бежать в любое время суток и года. И даже сейчас их кровати в реанимации стояли рядом. Мать приходила к Иванне каждый день, смотрела на застывшее лицо дочери, отсчитывала капли в капельнице, плакала и ждала, когда та проснётся. Иногда Кисуля и вправду словно просыпалась, непонимающе водила глазами, приоткрывала рот, потом взгляд её останавливался на матери, и в нем мелькало что-то вроде мольбы, отчаяния, страха… затем лицо снова окостеневало, застывало тупо и безнадежно.
Врачи говорили, что она может очнуться в любой момент, и мать ждала. Кисуля осунулась, похудела, посерела, госпожа Сопчик мечтала, как она вновь напечёт пирожков с яблоками, и накормит Кисулю, и всех её друзей, и всех врачей и медсестер…
… Кисуля застыла в ожидании. Её сознание и мозг были настроены на одну-единственную волну, чутко и настороженно. Вокруг неё расстилались пустота и бесконечность, и она всматривалась и вслушивалась в них слухом и зрением хищного зверя.
И вот он пришел. Зов, он наполнил пустоту, наполнил пространство, наполнил сознание и тело. Мир вокруг начал приобретать форму и цвет, но не приобрел смысла. Смыслом был Зов. И она должна идти на него. Там – счастье, наивысшее наслаждение, то, ради чего она существует. Там – конец и начало Пути.
Зов пронизывает её горячими волнами желания, дарит тепло и жизнь. Она должна выполнить его волю – и потом затихнуть навек. Идти на Зов. Раствориться в нем… Исчезнуть в нем навсегда!
Наутро газеты писали, что Иванна Сопчик, находившаяся в коме, покончила жизнь самоубийством, выбросившись из окна. Небывалый случай! Мистика!
А Мендес лихорадочно анализировал.
Она выдернула из вены капельницу, задвинула входную дверь тумбочкой, чтобы сестра не смогла сразу войти. Открыла окно – кратчайший путь на волю! Вела себя бесшумно…
Если бы не злополучный крючок, за который зацепилась её длинная рубашка… И если бы не груда металлических штырей под окном, оставшихся от недостроенной оградки – она бы благополучно спрыгнула и добралась до него, даже не зная пути. Но она упала на штырь…
Значит, она действовала вполне осознанно, значит, для неё не существовало преград! Значит, эти женщины способны на многое.
И ещё – это значит, что, хотя бы на время, он может заменить свою кровь на донорскую.
Г Л А В А 7
Однажды Перес приехал и сразу с порога приказал:
- Собирайся, едем.
- Куда?
- Я нашел тебе жильё вблизи Замостина…
Черная смертная тоска сдавила горло. Но Майя потянулась, как кошка, ласково улыбнулась: - Такая спешка! Ты даже не обнимешь меня? Не поцелуешь?
Перес ухмыльнулся и скинул плащ.
- Раздевайся, только побыстрее!
- Да и ты поспеши… Я так соскучилась!
Перес расстегнул и спустил брюки. Майя видела всё как в замедленной киносъёмке. Вот его глаза тяжело вспыхнули, рот оскалился. Его руки уже тянулись к её шее, член напрягся и задрожал – Майя схватила с дивана тонкий нож и изо всех сил воткнула его в волосатую грудь – чуть ниже левого соска, и ещё раз, и ещё… и ещё. Куда попало.