- Ты… пока свободна! – сказал он снова спокойно и обыденно. – Можешь идти к себе. Слава встретит тебя. – И он отвернулся и вышел из гостиной. На душе у него было смутно и серо.
Кн.1, ч.2, гл. 13 - 16
Г Л А В А 13
Остаток ночи прошел без сна. И хотя слёз уже не было – усталость перешла в ту стадию, когда тело дрожит и вибрирует, как натянутая тетива, и не понять, то ли в забытьи приходят кошмары, то ли наяву. Перед её глазами стоял бледный манекен с катетером в вене, опутанный тонкими проводами – словно он попался в сеть паука-вампира, сосущего кровь прямо из сосудов.
Что будет потом с этим человеком – высосут и выбросят за ненадобностью? А что, если и Лео когда-то сидел в этом кресле, погруженный в смертельный сон? Она передергивалась от ужаса и отвращения, её бил озноб, ледяные ноги не хотели согреваться.
Утром раздался негромкий стук в дверь, микрофон ожил, и Елена услышала неожиданно мягкий голос Славы.
- Доброе утро, госпожинка! Хозяин просит вас, - она подчеркнула «просит», - собраться и выйти во двор. Через полчаса произойдет… ммм…знаменательное событие.
Елену словно подбросило в воздух. Она начала лихорадочно метаться по комнате, хватая то джинсы, то юбку, то свитер, то блузку. Глянула в зеркало – глаза красные, губы обветрены – а! Не всё ли равно! Слава терпеливо дожидалась на лестнице. Глядя на Елену, одетую наспех, с всклокоченными волосами, покачала головой, но, по обыкновению, промолчала.
Выйдя во двор, Елена задохнулась от свежего воздуха, напоённого дивными ароматами ранней весны, ветер приносил с гор запах талого снега, размякшей земли, первых цветов с южных склонов. Истошно переговаривались птицы, вне себя от радости и спешных дел. Зеленела трава, готовились к торжественному цветению нарциссы и тюльпаны. Елена чувствовала себя словно очнувшейся от страшного сна – как бы хотелось верить, что сон этот, наконец, позади!
Слава, так похожая и непохожая на Мендесовых пленников, тронула её за локоть, жестом попросила отойти в сторону. Она отвела её от подъезда к дряхлому, наполовину высохшему вязу – он ещё хорохорился, тянул к солнцу уцелевшие живые ветки, спешно призывал к мобилизации бледные, нежные, анемичные листочки…
Вот опять открылась дверь, Елена вздрогнула и напряглась – и Слава вновь предупредительно коснулась её руки, словно просила потерпеть и не заставлять её применять силу. В её глазах даже промелькнуло нечто, похожее на сочувствие.
Первым вышел Фернандес, новый доверенный взамен куда-то пропавшего Переса, симпатичный, выдержанный, мягкий; затем вышел Мендес, затем – Лео в сопровождении двух слуг. Он был одет в свои старенькие джинсы и футболку, и черную ветровку Переса.
Елена не видела отсюда выражения его лица, он шел, неуверенно переставляя ноги – как человек, разучившийся ходить в долгом заточении. Елена вся подалась вперед, затаив дыхание, следила за каждым его движением, пытаясь угадать, понимает ли он происходящее. Вот он встал перед Мендесом, и тот, взяв его за руку, что-то сказал ему, глядя в глаза. Юноша покачнулся, кивнул, отклонился назад – Фернандес поддержал его за плечи. Мендес провел ладонью по его лицу – это гипноз, вот что это такое!
Елена не знала, во что ей верить – в добрую волю Мендеса, в то, что он способен возродить Лео к нормальной жизни, или же это очередная ложь, очередной умело поставленный спектакль.
Вот Лео очнулся, помотал головой, кажется, что-то ответил. Пошел по дорожке к воротам, обернулся, словно не веря, что можно уйти. Мендес нетерпеливо махнул ему вслед рукой, и Лео снова зашагал вперед, уже уверенней – или Елене всё это только показалось? Фернандес довел его до ворот, открыл маленькую дверцу, покачал головой. Елене хотелось броситься вслед за Лео, обнять, заглянуть в лицо, Чтобы убедиться, что все в порядке – ей хотелось в это верить, но что-то внутри противилось, твердило, что не может такое случиться за одну ночь. Слезы вновь катились по её щекам.
Дверца закрылась – и вместе с ней для Елены опять захлопнулся большой мир. Вот ушли слуги, исчез Мендес, вернулся Фернандес, а она всё стояла рядом со Славой под оживающим старцем и плакала, не жалея воспаленных глаз.
Этот день едва не пропал впустую – она отказалась заниматься, потом пожалела об этом, ибо учёба была единственным, что могло хоть как-то отвлечь её от мрачных мыслей, и – вызвала учителя рисования, художника Луиса Пазильо. Вот уже много дней подряд он писал её портрет, пока она лениво калякала в альбоме, спонтанно, по наитию сооружая конструкции, внушающие оторопь, ужас или недоумение – и при этом ёмкие и полные ощущения окружающего мира. Пазильо старался слишком не давить на неё и не поучать, он сам словно учился у неё выражать чувство сплетением линий и цветовыми пятнами, из головоломки которых выплывали вдруг лица, детали интерьера, дома или деревья. Это было похоже на чудо – откуда у этой девочки такое утонченное и изощренное восприятие? Его ни в коем случае нельзя испортить давлением, назиданием и уроками классического рисунка. А сама она ни в грош не ставила свои рисунки – это было лишь одним из её естественных проявлений. Он хотел бы собрать эти рисунки и когда-нибудь сделать из них выставку – почему в школе учителя не уделяли ей должного внимания? Халтурщики! Бесчувственные слепцы!