- Есть еще хорошее лекарство, девочка, - шептала ей Серафима. – Терпение и любовь! Пусть он чувствует, что ты его любишь! И да пребудет с вами Великое Дерево!
…
Итак, Елена и Лео переехали в сторожку. Но ад ждал её впереди, а не идиллия.
Действие препарата закончилось, вместе с ним ушел изматывающий зов Хозяина, но началась абстиненция. А у Елены не было ни опыта, ни противоядия.
Серафима каждый день присылала ей пищу и травяные сборы вместе со своим помощником, глухонемым Вареником – шустрым маленьким мужичком, не знающим усталости, неопределенного возраста, быстроногим, несмотря на хромоту – ещё мальцом в лесу на гранату напоролся, повезло, что всего-то навсего контузило. Если бы не услужливый Вареник, Елене пришлось бы туго.
Он рубил дрова, качал воду, менял газовые баллоны, полол грядки, приносил ей грибы и ягоды, и даже подметал пол. Знахарка была загружена работой – но и она выбиралась в сторожку Димычева каждые два-три дня, чтобы погрузить в сон измученного битвой юношу и дать отдых девушке. Ей было жаль девушку, изнемогающую от груза испытаний – но так было написано ветром на листах священной Рощи: весь путь она должна пройти сама – и тогда придет и прозрение, и очищение.
Кризис длился две недели – что-то он им принесёт?
Г Л А В А 19
Ещё воздух был по-утреннему прохладен, ещё пахло влагой ночи, отсыревшей землёй, но бледное солнце уже набирало силу.
Елена медленно шла по пухлой песчаной дороге, босые ноги взрывали маленькие пыльные смерчи. Босоножки она несла в левой руке, в правой – пустую корзинку. Она похудела и загорела до черноты, выгоревшие волосы стали почти лимонными, кожа обветрилась и огрубела, кровавые пузыри на ладонях превратились в мозоли. Ноги исцарапаны, руки и спина искусаны и в синяках, но ясные глаза под своевольным разлётом выгоревших бровей по-прежнему светились зеленоватым, словно отражая цвета бушующей вокруг зелени.
Её легкая фигурка казалась особенно хрупкой рядом с этой разевающей ненасытную пасть бездонной корзиной. Скоро она её накормит! Она ступала твердо и уверенно, а окрепшие руки не боялись ноши. На этой дороге ей уже были знакомы каждая выемка, каждый бугорок или перегородившее путь упавшее старое дерево, или островки пырея посередине. Этой дорогой давно никто не пользовался, ибо старик Димычев уже не в состоянии был поддерживать её в порядке, а молодежь не стремилась в леса. Дорога постепенно сужалась, зарастала, превращаясь в тропинку, грозя со временем оставить взамен себя лишь пунктирную линию, слабое напоминание о своей былой востребованности. То же самое происходило и с домом лесника, теперь умирающего в деревне у сестры Ольги.
Дом был сработан на века. Фундамент, бревна стен еще могли выдержать не один катаклизм, но крыльцо уже перекосилось, крыша нуждалась в ремонте, от покраски давно не осталось следа, половицы ходили ходуном, двери повело – ни одна из них не хотела закрываться, угол кухни крошился, изъеденный мышами, а пристроенный сарайчик годился лишь на дрова. Сад был заброшен давно, яблони почти одичали, хотя плоды пока ещё сохранили вкус и аромат, свойственный их сорту. Слива регулярно червивела, смородина скрывалась в бурьяне. Зато Димычевский огородик продолжал оставаться ухоженным и аккуратным, и Елена занималась грядками, что старик успел засеять по весне, почти чисто из любви к искусству и из любопытства – а что получится из всего этого? Там росли морковка, петрушка, тыква, репа, хилая, наполовину съеденная гусеницами цветная капуста – вперемежку с расползшимися календулой, душицей, зверобоем и валерианой.
Елена шла легко, взбодренная утренней свежестью. Как всегда в эти краткие минуты – час до фермы, и два - назад, с остановками и полной до краев корзиной, - она отдыхала, отдыхала всей душой, отключившись от забот, от всей тяжести свалившегося бремени, и бессознательно замедляла шаг, чтобы продлить очарование утра и даруемое им зыбкое чувство покоя и безмятежности.