Когда она уходила – Лео ещё спал, и она поправила одеяло, долго смотрела на бледное, измученное лицо. Ей казалось, что теперь самое страшное позади. Кризис миновал, сознание рывками, ненадолго, возвращалось к нему, осталось преодолеть паралич ног, которым закончилась ломка.
Ей не хотелось вспоминать эти страшные дни, она гнала от себя видения бессонных ночей, когда она боролась с его безумием. Когда дикие боли раздирали его тело и сознание, и в бреду он вскакивал с кровати, нежданно обретая силу и злобность зверя, и бросался на неё, катался по полу, разбивая в кровь кулаки, и пена пузырилась на чёрных искусанных губах. Хорошо, если неподалеку был Вареник, и она вместе держали его руки и ноги, а Лео хрипел, кусал эти руки и бился о них головой.
Хуже приходилось, когда припадок заставал Елену врасплох посреди ночи – он начинался с долгих протяжных стонов, она тогда пыталась подобраться к нему и влить в ухо или нос хотя бы несколько капель настойки, приготовленной Серафимой. И из последних сил, рыдая, удерживала его голову на подушке, пока его сознание не отключалось, избавляя от мук обоих.
Елена обтирала его влажным полотенцем, вновь укутывала одеялом – с бесконечным терпением, с отрешенностью от чувств и мыслей от беспредельной усталости, опустошённая, но не сдающаяся. Она забыла о себе.
Травы и гипноз знахарки давали слабую надежду и временное облегчение, они, по существу, лишь мобилизовали защитные силы организма, но не могли спасти полностью от разрушительного воздействия яда, от воли Мендеса, сокрушившей его мозг. Оставалось только методично продолжать очищение организма и ждать…
И вот вчера сознание вернулось к нему – но паралич приковал к постели. Одновременно выяснилось ещё одно последствие: Лео потерял память.
Рано утром, когда Елена сладко задремала в кресле у его постели, уронив на пол журнал, Лео вдруг снова застонал и заворочался. Мгновенно очнувшись, Елена подумала с усталой обреченностью: «опять начинается», и положила прохладную руку на его горячий лоб в напряженном ожидании – вновь будет припадок, или обойдётся?
Медленно-медленно, словно они были неимоверно тяжелы, веки его начали приподниматься, и вдруг он резко зажмурился, как человек, вышедший из черноты подземелья на белый свет дня. Лёгкая дрожь пробежала по лицу – и он снова открыл глаза, долго смотрел прямо перед собой, на грязно-белый потолок, потом перевел взгляд на Елену, словно только-только почувствовал на своем лбу чью-то руку, долго непонимающе вглядывался в неё, шевелил сухими губами, пытаясь что-то сказать. От волнения Елена на миг онемела: его взгляд наконец-то стал осмысленным!
- Что, Лео, что, тебе лучше, да? Милый, милый мой… - спрашивала она дрожащим голосом. – Тебе лучше, да?
Губы его наконец-то разлепились, и она скорее угадала, чем услышала: - Что…
И через минуту ещё раз: - Что?
- Лео, Лео, это я, ты узнаёшь меня? Мы справились! Мы с тобою справились!
- Кто ты? – прошептал он хрипло. – Что было? Я болею?
- Да, да, ты болел, но теперь всё будет хорошо! – плача от радости, говорила Елена. – Ты – мой любимый, ты не узнаёшь меня? Я ведь твоя Еленка…
Ничего не ответив, он отвернул голову к стене: - Я хочу спать! – и закрыл глаза.
Теперь он много спал, точно младенец, напряженное выражение лица смягчилось, исчезли изнуряющая боль, бессмысленный взгляд, тупая агрессия. А, пробудившись, он начинал познавать мир заново. В его памяти был провал. С того самого момента, как девушка из серого пежо его поцеловала, он не помнил вообще ничего, а всё предшествующее помнил урывками. Ему было знакомо имя «Марта», но Елену он не узнавал.
Вот теперь Серафима знала наверняка, что ей делать – приходилось ей таких ставить на ноги. Вместе с травами Вареник приносил от Серафимы городские лекарства, мази для ног, притирания, учил Елену делать массаж, компрессы, ванночки для ног, ставить иголки на позвоночник, менять бельё, подкладывать резиновую «утку» - эту мучительную для обоих процедуру пришлось осваивать в первую очередь и в кратчайшие сроки. А также – причесывать и подрезать отросшую бороду – пока Вареник не притащил, наконец, одноразовые бритвы.
День её рождения, 30 июля, прошел в трудах и головной боли от начавшихся раньше срока месячных, она засыпала на ходу, и лишь Вареник поздравил её с 19-летием, подарив лукошко земляники, да мать прислала новые кроссовки и очередное письмо, печальное и безнадежное, но проникнутое нарочитой веселостью и бодростью.