- Ну, если снится страшный сон – то тем более надо поскорее просыпаться! Что же тебе такое снилось? Чем быстрее расскажешь – тем быстрее забудешь!
Елена подошла, взяла судно и вынесла во двор через заднюю дверь, туда, где от небольшого родничка был проложен жёлоб. Потом вернулась, вытерла руки, привычно поцеловала Лео в щеку и помогла ему сесть.
- Ну, я готова, выкладывай!
И Лео, волнуясь, сбивчиво и коряво начал рассказывать сон. Елена вдруг замерла, словно воочию увидела эту картину.
Жуткое, зловещее небо. Бешено несутся кроваво-красные кони, но при этом словно остаются на месте. Летят из-под копыт огненные стрелы – летят, не долетят, однако издалека дышат хаосом, разрушением, безумием… Мирен закат на горизонте, нежны переливы красок, безмятежно валится за дальний лес красно солнышко. Но вон там, на востоке, те же самые весёлые краски сгущаются и наливаются злом, оттуда пронесутся бешеные кони, кровавым родится новый день…
… Елена вздрогнула зябко, ей стало страшно, холодно, тревожно – откуда налетело это видение, откуда этот знакомый липкий ужас? Надо рассказать Серафиме – неспроста это.
А пока – прочь страхи. Лео не должен о них знать. Она видела, что его губы задрожали, глаза потемнели: видать, сон и ему был страшен и непонятен.
Боясь, что ему снова станет плохо, Елена поспешно перебила: - Ну, мало ли что может насниться. Помню, мама говорила: огонь – это хорошо, это свет, тепло, достаток. Ну а небо – это всего лишь небо. Оно всегда красивое и разноцветное. Вон вчера по радио опять о террористах рассказывали – в мире неспокойно, вот и кровь. Но к нам это не относится, у нас свои дела. Лекарства, массаж, уколы, упражнения – а потом завтрак. Я наконец-то прихватила свежих яичек. А пока придётся тебе постараться.
Она специально оттягивала завтрак, потому что Лео боялся много съедать, чтобы не слишком часто просить судно.
- Елена, ты мне так ничего толком и не объяснила. О моей болезни. Почему ты скрываешь, что со мной случилось, и от кого мы тут прячемся?
Елена похолодела – опять эти расспросы, опять уходить от ответа, увёртываться. Бесконечно это продолжаться не может.
- Вечером, Лео, вечером всё расскажу.
- Обещаешь?
- Да. Ты должен знать правду – может быть, это поможет тебе бороться. А пока – за работу. Разомнись слегка, а я побегу смочить полотенце.
И начался обычный рабочий день. Обтирание, массаж, завтрак, стирка, готовка, обтирание, массаж, обед, уборка, огород, массаж, уколы, упражнения, обтирания, иголки, ужин…
Ужин вместе с вечером наступил незаметно и вдруг. Лес сгустился вокруг, насупился, потемнел, надвинулся сплошной монолитной массой, загудел, заворчал таинственно и недобро. Всё-таки август уже… И как она успела столько дел переделать?
Это время было самым тревожным и неуютным – Елена закрывала дом на все запоры, плотно занавешивала шторы, уменьшала свет, и жалела, что Вареник ещё не привёл обещанную собаку, надёжную и умную. Неужто до сих пор не нашёл такую? Или забыл?
Сегодня Вареник не приходил, и вчера не приходил, и завтра не придет – Серафима услала его далеко, на болота, на заготовку трав и корней. Ничего, она справится.
… Лео смотрел на неё выжидающе, кусал губы, упрямо сопел.
- Елена…
- Что?
- Ты обещала…
Елена вздохнула. – Да, я обещала, но я так устала, Лео. Может, в другой раз?
- Нет, ты обещала сегодня!
- Хорошо, – она придвинула стул и села рядом с кроватью. – Но это будет тяжёлый разговор.
- Это будет всего лишь кусок моей жизни, которой я не помню. И я должен её знать. Быть может, она не стоит продолжения.
- Лео!
- И не надо меня щадить. Говори, как есть.
И Елена начала рассказ, поначалу запинаясь, подыскивая слова, мучительно раздумывая, куда сделать следующий шаг, как смягчить горечь и боль, убирая со своей палитры чисто чёрное и чисто белое, опуская множество значащих и незначащих деталей. Лишь бы не навредить.
Этот рассказ ей самой отнюдь не показался увлекательной приключенческой историей, она заново переживала каждый эпизод, содрогалась, плакала, ненавидела, утешала сама себя, сама себя проклинала и прощала – только Лео слышал лишь ровный тихий голос, видел опущенные ресницы и загрубевшие руки в цыпках, теребящие край простыни…