- Сейчас я буду тебе приказывать!
Она согласно кивнула.
- Ты забудешь всё плохое, что было! Ты будешь мне верить! – Елена опять кивнула, глаза её закрывались сами собой. – В твоей жизни теперь всё будет хорошо. Мама поправится, брат найдётся! Ты будешь счастлива! Да… ты уже и сейчас счастлива. Ведь так?
Елена попыталась кивнуть и улыбнуться. Ноги не слушались, глаза слипались, она чувствовала, что крепкие мужские руки держат её, не давая упасть.
- А сейчас – небольшое упражнение, - произнёс он. – Повторяй за мной: Виктор, Виктор…
- Виктор… Вик… - прошептала она, и ноги совсем отказали ей. – Поцелуй меня…
Мендес усмехнулся: - Разве ты мне приказываешь?
Елена тихонько захныкала, и он осторожно положил её на своё необъятное ложе, потом отлучился в ванную комнату – белая дверца сливалась со стеной и была совсем незаметна; намочил полотенце и снова вернулся к Елене, нежно обтёр липкие потёки с её подбородка и шеи.
Потом начал потихоньку раздевать. Снял босоножки, стащил брюки, с трудом стянул через голову блузу. Этот ужасный жёлтый цвет – зачем он ей? Она и так излучает свет. Елена слабо сопротивлялась, но пьяный сон, закручиваясь спиралью, уже утаскивал её за собой, за семь морей, в царство хмельных лун.
- Вот ещё беда! Кажется, она совсем не переносит крепких напитков! – Мендес укрыл её тонким кашемировым пледом, потом залпом допил ликёр прямо из бутылочки и уселся рядом. Елена спала. Мендесу было не до сна. Прикосновения к ней будоражили его и пьянили не хуже, чем ликёр пьянил её. Сколько раз он касался её тела в мечтах и снах, срывал одежду и упивался её плотью? Но это были всего лишь сны.
Он смотрел на измученное лицо, теперь спокойное и безмятежное, ощущал исходящие от неё тёплые волны – губы приоткрыты, нос посапывает, капелька слюны застыла в уголке рта, ресницы подёргиваются – что ей снится? Снова лесной пожар?
Если бы она знала о том, каким пожаром объят он, какой внутри него ад…
Он лёг поодаль, поверх покрывала, закрыл глаза. Он будет ждать. Просто лежать и ждать её пробуждения. Он уже привык к ожиданию. Что она скажет, открыв глаза?
Что она ему скажет?..
Г Л А В А 2
Пазильо был потрясён известием о Марте. Это было так несправедливо!
…А ведь весной он так увлёкся строительством, что едва не забыл о ней. Он в этой спешке и кутерьме забыл обо всём на свете, забросил рисование из-за нехватки времени. Теперь его терзали угрызения совести. Он не имел права уезжать на целых десять дней! Да, он очень уставал. Да, он порой едва добирался до постели. Но это не оправдание! Он мог позвонить! Молчал сотовый? Оставался городской. Всего-то навсего подойти к телефону и взять трубку.
Теперь, когда в больницу ещё не пускали, звонить не позволяли, он мог только перебирать воспоминания. Он листал папку с рисунками, сделанными по памяти – на одном из них Марта так напоминала ему его покойную жену.
Большие светлые глаза, изумительный разлёт бровей, полные чувственные губы изящных очертаний, итальянский овал лица, чудный смех, молодой и звонкий!
Воспоминания об их милом общении в доме Виктора нахлынули на него разом. Вот они сидят в столовой на втором этаже за утренним кофе – солнце отчаянно заливает комнату, на Марте ярко-красная блузка, которая так ей к лицу, мужчины оживлены, у всех отличный аппетит, и горячие хрустящие булочки идут нарасхват. Хотя сеньору Волохову не мешало бы умерить свои аппетиты – его живот выразительно выпирает поверх стола, а когда он красноречиво и, приходится это признать, увлекательно излагает что-то Марте, придвигаясь поближе, этот наглый выразительный живот касается её, и Пазильо начинает сердиться – уж не ревнует ли?
А вот новогодний вечер, мужчины наперебой приглашают её танцевать, дарят милые забавные пустячки. Но сеньора Марта грустит – она мечтала провести вечер с дочерью, она сходит с ума от тревоги по сыну, и бой часов только усугубляет её тоску. Даже Пазильо не сумел полностью отвлечь и надолго развеселить её тогда. Странные дела творятся в этом старинном доме, странные узы связывают всех тут живущих. Тоскует юная дева, тоскует её мать, тоскует сам жених и хозяин, и ни слова не слышно о свадьбе, а девушку запирают в комнате, словно заложницу. Да и они с товарищами больше близки к положению заложников, чем гостей.