В тот день, когда Марта сделает первый шаг – он попросит у неё руку и сердце. У Пазильо просветлело на душе, спал тяжёлый камень. Но прежде, чем встанет сеньора Марта, и они пойдут к венцу, он скажет кое-что Виктору, кое-что очень важное – Пазильо кажется, что Мендес ошибся на перекрёстке и выбрал не тот путь. Конечно, он не вправе указывать ему пути. Но он просто напомнит…
Напомнит, как тот часами просиживал около его Натали, как бился за её жизнь, как был счастлив удачам и рыдал от неудач, как благодарили его больные дети, поверившие в выздоровление! А что сейчас? Похоже, что Виктор болен сам, и сам нуждается в особых средствах лечения. И, похоже, только эта девочка, ясноглазая Весна, знает средство! Виктор, Виктор, как ты смог её упустить, как позволил уйти, почему не сказал ей о любви?
Этот ад внутри тебя сожжёт – отпусти его! Не делись с этой девочкой – ты её погубишь!
Г Л А В А 3
Лео пришёл в себя от холода и тут же попытался вскочить – но не смог, и вновь рухнул на мох. Под его головой была заботливо подстелена чья-то куртка. Он лежал на краю небольшого овражка, под распластавшимися в воздухе корнями дряхлого дуба. Внизу мирно журчал ручей, пахло едкой гарью. В воздухе порхали хлопья сажи и ещё тёплого пепла. Моросил дождь, Лео промок насквозь и продрог. Он не понимал, как попал в лес, почему ноги не хотят его держать, что это за чёрный остов виднеется за овражком, почему так болит голова. Он с кем-то гулял? Ходил по грибы? Его били? Он спасался от пожара? Чья это куртка – она мала ему: он попытался её натянуть, порвал рукав – и отбросил. Все его руки, плечи, грудь были в ссадинах и царапинах, запёкшаяся кровь смешалась с землёй и пеплом. Ворот рубашки обгорел, сзади на шее – ожог, словно на неё упала тлеющая ветка.
Похоже, что его тащили по земле – и бросили. Тащили в дом? Или прочь от пожарища? Слишком много вопросов – и ни на один нет ответа. Но все эти вопросы перекрывает один-единственный: кто он и как его зовут?
Лео пытался вспомнить – его лоб сморщился, губы напряженно нащупывали чьё-то ускользающее имя, вертелась на языке буква «Эль»… Нет, тщетно.
Лео, кряхтя и всхлипывая, снова попытался встать – левую ногу пронзила острая боль. Видимо, он её подвернул… Оглянулся – синий дым ещё курился, зловещее потрескивание тлеющих головёшек пугало его.
Голоса!.. Много незнакомых голосов – может, это спешат те, кто хотел его убить? Лео пополз, подтягивая руками больную ногу. Голоса наплывали, то утихая, то отдаваясь грохотом в затылке. Какой ужасный шум! Он застонал. Лео торопился изо всех сил – но его усилия оставались такими мизерными! Вот огромная, вывороченная с корнем берёза. Лео заполз в яму, свернулся калачиком, нагрёб на себя ветки, попытался слиться с землёй – он боялся этих неведомых людей, он не хотел с ними встречаться. Ураган голосов пронёсся мимо и растёкся по лесу где-то поодаль. К нему примешивались странные отрывистые звуки и пульсирующее, невыносимо болезненное завывание.
Лео выполз из ямы. Ему нужна хорошая палка, чтобы он мог на неё опираться, чтобы мог защититься.
Его руки были достаточно сильны, чтобы сломать молодое деревцо с розовато-белой корой; он отодрал всё лишнее – теперь можно идти. Куда? Куда угодно, лишь бы подальше от этих голосов. В другую сторону. Но сначала - порвать рубашку и туго перевязать лодыжку. Вот так.
Налегая всей тяжестью тела на трость, хватаясь за стволы и ветки, он заставил свои негнущиеся ноги передвигаться так быстро, как только возможно, превозмогая боль. Запах гари пропитал его волосы, одежду, кожу, тянулся за ним шлейфом, соединяя незримой нитью с оставленным пепелищем, словно оно держало его на поводке, не давая забыть. Забыть о чём? Он не имеет отношения к этому пожару, он не при чём, он не поджигал, нет, нет, оставьте его в покое, он ни в чём не виноват!
Всхлипывая, оступаясь, рыча от боли, Лео уходил всё дальше и дальше от поляны. Какой-то дикий страх вливал в него силу, толкал в спину. Он набрёл на едва заметную тропку, идти стало легче.
Временами откуда-то из небытия наплывали голоса – и он не мог понять, с какой стороны они звучат? Или это живёт только в его голове? Они говорили непонятные слова на непонятном языке, и чаще всего выделялся одни низкий, тяжёлый, вибрирующий голос, он что-то приказывал, требовал, звал – и тогда глаза Лео слепли на мгновение, тело сводила судорога, и он падал, скорчившись, пережидая боль. А потом снова поднимался, упрямо, яростно, и посылал вперёд тяжёлое, неповоротливое тело.