Помню, как в дверь начали колотить. Не зная, куда деться от страха, мы забаррикадировали в спальне и спрятались под кроватью. У соседей кто-то истошно кричал, то и дело хлопали двери, раздавался топот, билась посуда. И так всю ночь, то сверху, то снизу, то откуда-то сбоку. Я чувствовала себя в доме для сумасшедших, где каждая семья заточена в палате, связана по рукам и ногам единым приступом безумия.
Примерно в пять утра из соседской квартиры раздался истошный крик, следом звук распахнувшегося окна и темный силуэт, полетевший вниз. Кто-то не выдержал, решил, что так будет быстрее и не так больно. Хотелось заткнуть уши, залить клеем глаза, отключить все чувства и системы. Моя психика сбоила, крошилась мелкой стружкой. Я держалась только благодаря брату. Он жался ко мне и дрожал. Я просто не имела права сдаться сейчас.
Сообразив, кинулась за наушниками и водрузила ему на голову, включив первый попавшийся трек. Сама же просто зажала уши ладонями. Но крики просачивались сквозь пальцы, пробирались под кожу, впивались в мозг. Я не могла пошевелиться, не могла думать и говорить. Я просто молилась.
А к утру все стихло. Вдоволь насытившись, смерть прилегла отдохнуть, великодушно предоставив городу легкую передышку. И воцарившаяся тишина оказалась во сто крат страшнее криков.
Мы с братом отключились. Именно отключились. Это был не сон или забытье, наше состояние напоминало потерю сознания. Измученные страхом, ожиданием, мы просто не выдержали.
Проснулась я от света. Просачиваясь между штор, по ковру полз яркий луч солнца. Значит, уже день. Я тихонько встала. Во рту пересохло, горло неприятно саднило, но, повинуясь какому-то внутреннему порыву, первым делом подошла к окну. Боже! Едва кинув взгляд на улицу, меня начало трясти. День встречали новые, еще не остывшие трупы. Их были тысячи. Мужчины, женщины, дети… единым ковром устилали улицу, устремив в безмятежное небо пустые глаза. Знакомая с детства улица Академика Королева была до горизонта покрыта мертвецами, а над ними, точно погребальный крест, высилась Останкинская башня.
Последние иллюзии исчезли: нас никто не спасет. Это была последняя мировая война, а проигравшее – человечество.
В каком-то глухом оцепенении я плотно задернула шторы и осела на кровать».
21 июля.
«Последний раз мы видели отца вчера. А час назад пришло смс:
Мне не выбраться. Прости, малышка.
Береги себя и брата.
Люблю вас.
ПАПА.
Я очнулась в тот момент, когда орала во весь голос, а брат испуганно смотрел на меня, боясь пошевелиться. У меня дрожали руки, меня колотило от чудовищной безысходности, от осознания глубины той пропасти, в которую мы летели. Это была отчаянная истерика, которая разметала остатки здравого смысла, снесла последние стены самообладания и, ядерным грибом накрыла меня с головой. Как перепуганный зверь, я выла и размазывала слезы по лицу, совершенно не думая о брате. Повинуясь глупому порыву, набрала отца. Но мобильник молчал. Внезапно меня охватила лютая злость. Руки тряслись, перед глазами двоилось, но я вновь и вновь звонила отцу. Зачем он ушел? Как посмел бросить нас? Ведь знал, матери больше нет, одной мне не справиться, а надеяться больше не на кого!
Я устала, я больше не могу. Пусть вернутся оба! Немедленно. Сейчас же! Возьмут на себя ответственность, все решат и скажут, как быть дальше.
В конце концов, не в силах унять ярость, я швырнула телефон в стену, а после, уткнувшись в подушку, рыдала. В этот момент я едва ли осознавала, что оба родителя мертвы. Я просто хотела, чтобы кто-то более мудрый и опытный успокоил меня, дал верные подсказки, направил. Но рядом был только Кирик.
Семьи Кошкиных больше нет. Мы остались одни.
***
Приступ миновал, оставив после себя опустошение и пульсирующую боль в груди. Разбитая, потерянная, я медленно обдумывала ситуацию. Разъеденные унынием и горечью мысли, ворочались неохотно, как ржавые детали в испорченном механизме. Еда почти закончилась, воды хватит на пару суток. И с этим нужно что-то делать. Можно попробовать добежать до ближайших магазинов, возможно, там что-то осталось. Но как? Из оружия – только кухонные ножи. Нет, мне не справиться. Даже думать нечего.
Кажется, единственное разумное решение – оставаться дома. Уж лучше умереть от голода, чем от вируса. В хороший исход я уже не верила. Те крохи надежды, что еще теплились вчера, исчезли вместе с отцом.
Я не знаю, что делать. Не знаю, куда идти.