Вероятно, здравомыслящие умы, никогда не считавшие XVII век блестящим, скажут, что все подобные печальные описания имели одну цель — пробудить к жизни сильный благотворительный дух. Фейе был первопроходцем демографических исследований. Он приводит результаты подсчета, произведенного по приходским книгам записей, в том числе для Вердена-сюр-ле-Ду и Лимура. В первом городе каждый год хоронили от 60 до 80 человек; в 1650 году умерло 120 человек, в 1652 — 234. В Лимуре (департамент Эссонн), где обычно смерть не уносила больше 20 человек в год, в 1650 году она унесла 43 человека, а в 1652 — 101. Автор отмечает, что одновременно число крестин уменьшились примерно наполовину: так, в Вердене в 1652 году их число снизилось с обычных 80 до 37, а зарегистрированных смертей, как упоминалось выше, было в этот год 234. Фейе открыл то, что много лет спустя назовут «демографическим кризисом старого типа». Но почему мы говорим о 1650 и 1652 годах? Были ли солдаты главными виновниками смертей, даже если принять во внимание, что они были разносчиками эпидемий и забирали у жителей урожай, уводили скот, ломали орудия труда и уничтожали деревья? В Лимуре, вероятно, да; в Вердене все было не столь однозначно.
Через 60 лет после Фейе один талантливый бургундец, поэт, романист и историк (счастливое сочетание!) пошел гораздо дальше. Он изучил население Дижона и окрестностей и написал изящную и короткую диссертацию, переизданную в 1955 году: «Население города Дижона и его окрестностей в XVII веке». Этот талантливый бургундец Гастон Рупнель проанализировал с экономической и социальной точки зрения периоды длительного упадка и медленного восстановления и подчеркнул равную с военными опустошениями и эпидемиями роль голода и прибыли, извлекавшейся из нищеты крестьян хитрыми и жадными парламентариями, чиновниками и буржуа Дижона.
Взяв за отправную точку «голод», спровоцированный дороговизной основного продукта — зерна, главного в рационе бедняков, исследователь с большой точностью вычисляет апогеи бедственных лет: 1648—1652 годы, где худший год — 1652 (позже это будут 1661—1662 годы), изучает, как цены влияли на жизнь людей (эта проблема занимала историков в 50-е годы нашего столетия, но позже была забыта). Второй, возможно, еще более весомой, заслугой ученого была попытка разобраться в механизме обогащения крупной буржуазии, использовавший старый как мир способ, о чем некоторые историки стыдливо умалчивают. Все очень просто: в долг главам семей или деревенской общине давалось зерно, лес, деньги, с тем чтобы они не лишились места под солнцем. Трудности никуда не исчезали, проценты (с ними приходилось мириться, хоть они и начислялись не по закону, но эффективно: 5% годовых для благоразумных) росли из года в год, и должник не мог вернуть долг. Кредитор, действовавший по принципу ипотеки, покрывал свои расходы, задешево присваивая добро должника, который порой становился фермером на собственной земле. Так перешли к дижонским парламентариям высокого ранга (среди них было и семейство Боссюэ) прекрасные леса общины, земли в долине, виноградники на склонах и пахотные земли, где сеяли пшеницу. И это в середине века? Экспроприация — осмелился определить Рупнель, и он едва ли преувеличивал.
Другие историки «пахали те же борозды, углубляя или расширяя их», и это необходимо признать. В Лотарингии Ги Кабурден измерил всю глубину экономической катастрофы XVII века: многие деревни потеряли две трети жителей и даже в конце XVIII века прежний уровень еще не был восстановлен. Катастрофа началась еще до прихода Мазарини к власти, в эпоху опустошений и разора Тридцатилетней войны. Ги Кабурден лучше других изучил безжалостную систему обогащения буржуа (на примере города Туля) за счет бедняков, измотанных кризисами и вынужденных залезать в долги, чтобы выжить. Тот же безжалостный механизм экспроприации имущества должников был характерен для Иль-де-Франс. Ее исследовал й описал Жан Жаккар, что кладет конец всяким спорам о ситуации в Северной Франции, куда входит и Парижский регион.
В течение пяти лет (особенно в ужасном 1652 году, когда солдаты короля, Конде и Лотарингии опустошали все вокруг, действуя в унисон с пагубными погодными условиями и вспышками эпидемий чумы) тридцать тщательно изученных деревень потеряли от 25% до 30% жителей; в том же 1652 году в нескольких приходах число могил увеличилось в пять, а где-то и в десять раз. Пропитание добывалось с трудом, еда стоила дорого и была плохого качества, урожайность земель падала. Поэтому возобновилась практика закладывания владений под проценты, а еще более жестокий механизм расправы с должниками объяснялся близостью всесильной столицы. Бедные крестьяне потеряли почти все имущество, «середняки» попали в полную зависимость к богачам, некоторые — самые зажиточные — землепашцы не избежали посягательств со стороны богатых парламентариев и банкиров из Парижа, которым удалось «обескровить» даже небогатых дворян. Париж одержал победу над ослабевшим крестьянством, уцелели разве что самые богатые. К 1660 году, накануне великого кризиса 1661—1662 годов (о нем часто забывают), положение не улучшилось. Жан Жаккар пишет о давно не паханных землях, ставших целиной, о разрушенных фермах, засохших садах, новых спесивых хозяевах, бедных крестьянах, низведенных до уровня поденщиков на своих прежних фермах; потеряв все, они пополняли ряды нищих парижских плебеев. Жана Жаккара трудно заподозрить в том, что он «нагнетает обстановку», однако отметим, что он изучал Южное предместье, сильнее разрушенное солдатней (Восточное и Северное тоже пострадали, но меньше). Если перенестись на двадцать километров на север, в район вокруг Бове, где не фрондировали, Ни разу не переживали нашествия, не сражались (там прошли полки короля, грабившие курятники и нападавшие на девушек), мы сможем сделать несколько интересных выводов. С одной стороны, Цена на хлеб на рынках, точно известная, в годы, Фронды (здесь не бунтовали) взлетала в три раза, а то и больше, достигая высшей точки в 1650 и 1652 годах. Отсюда классические трудности с питанием, нищета, эпидемии (особенно желудочные) и обычные социальные бедствия (долги, захваты имущества и экспроприация: так крупные торговцы за несколько лет становились обладателями сельскохозяйственных угодий). То же самое мы наблюдаем в Иль-де-Франс в 1659—1660 годы, хотя здесь не было ни войны, ни эпидемий чумы, просто плохие урожаи следовали один за другим со всеми вытекающими отсюда последствиями (усугублявшимися неумелым или слишком ловким распределением). В районе Бове в период с 1649 по 1652 год в два или три раза увеличилась смертность, наполовину сократилась рождаемость. В большом городке Муи число похоронных процессий за три месяца в начале 1648 года возрастает в пять раз и доходит до сотни в третьей четверти 1649 года. Такой же цифрой отмечены две последние четверти 1652 года. Неужели такая смертность вызвана неурожаями? Или болезнями? Следует учитывать обе причины и не ссылаться на бесчинства солдат и вину Мазарини.