Больше всего не выносят сицилийца, этого высокопоставленного мошенника, его приспешника Патричелли, их сторонников, банкиров, сборщиков непомерных и несправедливых налогов…
Да, Париж уже тогда был (и остался) одним из тех городов королевства, за которым нежнее всего «ухаживали», но сам он об этом не подозревал, каждый парижанин утверждал прямо противоположное те, кто был недоволен или имел личный интерес, раздували пожар недовольства, в том числе парламентариями, наживавшими популярность и вербовавшими сторонников, не платя ни сантима и не забывая о собственных притязаниях.
Королевство все так же нуждалось в деньгах, провинции настойчиво просили помощи, и, хотя в столице жило более 2% подданных короля, она владела почти четвертью (если не больше) богатств страны (движимость, недвижимость, финансы, товары…) и ей приходилось вносить свою лепту. К принуждению Париж относился как к агрессии, к покушению на собственные права. Правительство порой совершало ошибку (но был ли у него выбор?), формулируя свои притязания слишком жестко или, напротив, легковесно, но настойчиво.
Первая атака налоговой администрации
В первое время Партичелли д'Эмери, которому Мазарини доверил детальное проведение операций (у кардинала были другие дела, и он не вникал в тонкости дела), давил на тех, кто был привычен к принуждению, на рантье. В большинстве своем рантье были парижанами и буржуа (впрочем, не только). Их история начиналась в эпоху Франциска I, но с тех пор серьезно обогатилась.
В 1522 году королевство, уже тогда нуждавшееся в деньгах, решило провести заем среди подданных. Не пользуясь финансовым доверием, оно задумало сделать гарантом первого займа Парижскую ратушу (короткое время гарантом была Тулузская ратуша): первая процентная ставка составляла «денье 12» (100:12 = 8,33%), общая сумма не превышала 2,5 миллионов. Дело пошло так хорошо (для короля и, конечно, для рантье), что дети и внуки Франциска I выпустили более 70 заемных эмиссий (с процентной ставкой, имевшей тенденцию к снижению: от 8 до 5%). Ришелье так усердствовал, что после его смерти годовые проценты к выплате составили почти двадцать миллионов. Очень скоро государство решило платить позлее назначенного срока, нерегулярно, другими бумагами — обесцененными, или совсем не платить. Чиновники осмелились даже предложить рантье платить им ценными бумагами, так сказать, будущего, то есть тем, чего в реальности не существовало. Впрочем, чаще всего выплаты просто задерживались: в 1637 году задержка составила в среднем 12 месяцев, а в 1647 — три-четыре месяца, в зависимости от категории ценных бумаг. Если государство случайно выплачивало некоторые ренты, это всегда сопровождалось уменьшением капитала, попавшего когда-то в его казну.
Такая практика — конечно, достойная осуждения, но не оригинальная — была нехороша в основном тем, что Париж был главным рантье государства (чем-то вроде доверчивого человека, пользовавшегося некоторыми преимуществами за счет сделок с недвижимостью, ибо ценная бумага стоила мешка экю). Выплаты — теоретически поквартальные — производились в ратуше, техника была сложной (в числе прочих сложностей назовем алфавитный порядок), выплаты осуществлялись кучкой продажных чиновников, не спешивших выполнять свои обязанности прожженных хитрецов. «Плательщики ренты» (Кольбер-старший был одним из таких не слишком честных чиновников) находились под надзором «контролеров ренты». Всем этим чиновникам, имея в виду их склонность к мошенничеству, на четверть понизили жалованье. Совершенно очевидно, что все правительственные хитрости уменьшали расходы государства, но не увеличивали доходов; главное, однако, заключается в том, что рантье время от времени проявляли недовольство, стекаясь к дверям «плательщиков ренты», к ратуше. Они протестовали, крича, жестикулируя, собирая вокруг толпу и угрожая. Иногда приходилось посылать гвардию, милицию и даже солдат, но с каждым разом делать это становилось все труднее. Рантье (подобно некоторым чиновникам финансового ведомства) решили объединиться в «союз», чтобы защищать свои права и доходы. Находчивый коадъютор Гонди, прирожденный подстрекатель, нашел даже способ «украсить» титулом «синдикарантье» своего секретаря и аколита Ги Жоли, умело подогревавшего страсти. В пестрой толпе можно было встретить слуг и водопроводчиков, важных буржуа и дворян, например Севинье, — славная пехота для будущих бунтов. Опоздания, невыплата денег и «смута» усилились к осени 1648 года, но это не наполнило королевскую казну. Слишком хитрый Партичелли, которому Мазарини как будто позволял делать все, что угодно, пытался наилучшим образом «ободрать» парижан.