Итак, Нормандия присоединилась к группе «благоразумных» провинций, о которых обычно забывают: почти всегда губернаторы таких провинций были очень близки к королевскому двору: так, Бретанью, Бургундией и Лангедоком управляли соответственно королева, Конде и Мсье.
Последний находился слишком далеко и был слишком вял, чтобы заниматься парламентом Тулузы и могущественными штатами Лангедока: в этой провинции, зажатой между бунтарскими Провансом и Гиенью, парламентарии — именитые люди, среди которых было немало протестантов, — повели себя очень разумно: ведь армия, воевавшая в Каталонии, могла вернуться не только ради того, чтобы встать на зимние квартиры.
Бургундия с давних пор «принадлежала» семейству Конде и хорошо их кормила — все Конде любили копить и тратить — и Господин принц, к какой бы партии он ни принадлежал, всегда хорошо обходился с Дижонским парламентом (и наоборот), стараясь добиться, чтобы провинцию не слишком сильно облагали налогами. Играл свою роль и тот момент, что несколько рот, следившие за испанскими землями со стороны Франш-Конте, могли быть усилены (так и поступили, когда в 1650 году начались волнения), и жители Бургундии, измученные бедствиями недавней Тридцатилетней войны, весьма дорожили своим спокойствием. Как только Конде стал врагом короля Франции, у жителей провинции появилась причина дрожать от страха.
Королева-мать очень мудро прибрала к рукам ту самую Бретань, которую больше ста лет назад по брачному контракту принесла Франции другая королева. Провинция тогда процветала, гордясь своей самобытностью, Фронда ее не коснулась, Париж был далеко… Кроме того, маршал де Ламейерэ, которому королева практически передала свои функции, нечасто приезжал в Бретань, занятый другими делами. В начале 1649 года маршал все-таки появился, чтобы надзирать за ассамблеей штатов, решавшей главные вопросы, а также желая разведать настроения (переменчивые, но не опасные) в парламенте. Он был избавлен от «семестра», но его раздирали противоречия (непонятные другим французам) между «местными» судьями (из Бретани) и «неместными» (из Парижа или Анже, например Декарты или Фуке), плохо приживавшимися в провинции.
В соседнем Анжу, совершенно не похожем на Бретань, проходили серьезные волнения: больше века назад забытый сегодня историк Дебидур посвятил замечательно точную и безжалостную работу анжуйской Фронде. В действительности речь шла о муниципальной ссоре двух «партий» — крупных и средних буржуа, поддерживаемых простым людом. Их борьба не вышла бы за стены города, если бы важные вельможи, жившие по соседству, — Латремуй, Майе-Брэзе и Роган-Шабо — не вмешивались. Первый в январе присоединился к фрондерам, «демократическая партия» открыла ему ворота Анже. Но он передумал, и второй — настоящий — правитель Анжу вернулся и восстановил прежний муниципалитет, к великому разочарованию простолюдинов. Маленькую ссору можно было бы считать окончательно решенной, если бы новый губернатор Роган-Шабо, исчезнув со сцены в 1650 году, не предоставил «народной партии» нового шанса вернуться на сцену в ожидании его возвращения. Роган стал сторонником Конде, провел какое-то время в Анжу и отступил только в конце февраля 1652 года, после прихода королевских войск, разграбивших предместья (город был под защитой епископа Арно). На какое-то время наступило спокойствие. Эпизод более чем незначительный на общем фоне, однако он хорошо показывает, во что иногда превращалась Фронда.
Прованс и Фронда
Иначе обстояло дело с Провансом и Гиенью, особенно с их главными городами: положение и волнения там затрагивали безопасность государства, обнаруживая иностранное влияние, особенно в Бордо.
С тех пор как Рене Пиллогре посвятил больше тысячи страниц «Повстанческим движениям в Провансе между 1596 и 1715 годами (он насчитал 364, как правило, не слишком серьезные, без большого числа жертв), нам все известно о Провансальской Фронде — одновременно серьезной, распылявшей усилия, нерегулярной и казавшейся смешной тем, кто приезжал с Севера.