С этой далекой и недоверчивой провинцией, не любившей платить налоги (при том, что ее щадили) и желавшей иметь самоуправление, всегда возникали проблемы: у короля здесь был титул графа Провансского (которым Людовик XIII и даже Людовик XIV в начале своего правления не забывали себя украсить), а в соседних местностях — дофина Валентинуа. Самые свежие ссоры возникли из-за двух или трех моментов, непосредственно затрагивавших только городских жителей, в основном в Эксе: будут ли по-прежнему избирать консулов или король станет навязывать свой выбор (случилось последнее)? К банальной ссоре по поводу налогов и финансовых чиновников добавилась ссора из-за «семестра»: будут ли разделены (не бесплатно) должности достойных парламентариев Экса, подвергнут ли их этому унижению, которое ударит по их чести и доходам? Прованс принадлежал к тем провинциям, где парламент и губернатор находились в открытой оппозиции друг к другу. Губернатор граф д'Алэ, кузен Конде, был человеком одновременно неумелым и властным, но в его распоряжении находился полк (близость союзников — Испании). Алэ, хранивший верность королю, навлек на себя враждебность парламента, что немедленно возбудило народ: было много шума, драк, три или четыре баррикады в январе 1649 года, шесть или семь человек убитых, принимали участие в беспорядках и крестьяне из окрестных мест (сторонники или арендаторы парламентариев). Алэ целых два месяца был пленником парламента и черни в своем дворце в Эксе.
Мазарини, обремененный, помимо Парижа и войны, Руаном и — главное — Бордо, хотел одного: успокоить. Он послал своего старого друга Ричи (соседа по Кавайону, когда он умирал от скуки в Авиньоне) успокоить возбужденных противников и найти «способ примирения». Ричи появился в марте, как пожелали сами парламентарии, радовавшиеся отмене (временной?) отвратительного «семестра» (что и было подоплекой всего) и выказывавшие тщеславие и провинциальный эгоизм. Мир, которого добивался Бичи, ничего не дал. Освобожденный Алэ нашел сторонников в Марселе, Тулоне и Тарасконе: некоторые из них отправились драться — и успешно — с маленьким войском, набранным парламентом, который по-прежнему противостоял губернатору. Алэ двинулся из Марселя в Экс, чтобы осадить город, где не прекращались волнения. Мазарини послал второго посредника — Этампа, который в июле добился шаткого мира. Осаду сняли, но солдаты бродили в окрестностях и мародерствовали. В конце 1649 года ни одна проблема не была урегулирована: ситуация казалась почти спокойной, слегка лихорадило города. На тот момент лучшего ждать не приходилось.
Бордо и Гиень
У двух фрондирующих полюсов на юге было много общего: сравнительно недавнее присоединение к французскому королевству (меньше двух веков), удаленность от столицы (в неделе езды на хороших лошадях), многолетняя привычка к независимому управлению, более чем оригинальные языки и самобытные нравы, снисходительное отношение к ним в том, что касалось финансов (по крайней мере, в городах), могущественный и пышный парламент со значительными притязаниями, что будут созданы грозящий «семестр», оппозиционность к гордым и властным губернаторам, представлявшим Его Королевское Величество. Можно было бы добавить, что в обеих провинциях деревня, платившая настоящие налоги, жульничала, тянула, ворчала и вяло отбивалась, оставляя жителям богатых городов и высокородным дворянам право фрондировать против короля в лице его министра, ссориться из-за судебных дел, права юрисдикции или больших денег, которые их совершенно не интересовали. Провинции считали удары и терпели солдат, здесь они вели себя менее жестоко, чем на севере. Напомним, что в обеих провинциях, особенно в Гиени, существовала давняя традиция бунтов и недовольства; очаги Фронды тлели здесь до 1675 года, вплоть до эпохи Великого короля.
Из вышесказанного следует, что Гиень и особенно Бордо играли во фрондерском оркестре более шумную партию, чем провансальские дудки. В течение двух столетий здесь сохранялась бунтарская традиция: первые серьезные исследователи истории Аквитании уже в 1971 году объединяли большие и малые городские волнения и крестьянские мятежи, насчитывая в среднем один в год, а за полвека с 1635 по 1685 год цифра достигала 160. Историки добавляют: «Эти бунты, не будучи чем-то новым, являлись, напротив, проявлением глубинного народного неповиновения. […] Увеличение их числа во второй и третьей четверти XVII века представляют собой трагические предпосылки начала «Великого Века». Мазарини презирал бунты кроканов (с которыми за несколько лет до него обходились очень жестоко), они беспокоили его не больше, чем многочисленные выступления против налогов, поскольку никогда серьезно не затрагивали ни короля, ни государство. Для кардинала важен был только Бордо из-за его положения на побережье, богатств и региональной мощи. В Бордо развивалась торговля — в первую очередь с Голландией (Англия временно отошла на второй план); все северные страны были заинтересованы в соли, что обогащало город и королевство: налог на продукты (особенно на вино) и таможни (которые осторожно собирали налоги в Бурге, на другом берегу Жиронды) давали значительные суммы, тогда как столица, как и многие другие города, не платила талью. Жестокие внутренние распри сотрясали город: судьи ссорились с губернатором, прежние чиновники — со вновь назначенными, все ненавидели интенданта, но щадили главу ремесленной гильдии, простолюдины без конца волновались… Портовый характер и относительная близость Испании ничего не улаживали: край, имевший флот, воспринимался скорее как коммерческий партнер, чем как противник.