-- Абрам... О Абрам!..
Они вздохнули вместе, как в первый раз. Он стал потом неумело подкладывать под нее скатившееся одеяло, потому что на досках лежали они. Она поднялась, сделала с собой что нужно, ровно выстелила большое одеяло во тьме. Но он видел все, и высокая волна близости прилила от нее.
-- Фарангис!..
Впервые он назвал ее бронзовое имя. Обычным, земным сразу стало оно. И они легли, обнявшись, прижимаясь в извечной чистоте тела, согревая друг друга от проникающего через камни осеннего холода.
-- Я услышала тебя у платана, Абрам... Про то, что ждала его, говорила она, и как много снился он ей. Не отпуская его ни на миг, шептала в ночи Белая Фарангис о своей безмерной тоске по нему. И плакала, как всякая женщина, боясь, что уйдет он когда-нибудь от нее.
Он целовал ее лицо и влажные, вдруг умолкающие губы. Каждый раз затихала она так в ожидании счастья. И когда приходило оно, просыпалась сразу вся и не знала усталости. Покорная, ослепшая, искала она потом его руки.
-- Я люблю тебя, Абрам!..
Он забыл спросить о воителе Сиявуше, потому что не имело это значения...
Было мгновение, когда споткнулся Авраам о невидимое... Нет, не ведала она лжи. Одна лишь высокая правда любви жила в ней. Вся без остатка растворилась она в нем, сердце и плоть их были едины.
-- Уедем куда-нибудь! -- сказал он.
На миг отстранилась она, но не был виной этому кто-то другой. Сразу вспомнил Авраам тот день, когда шла Белая Фарангис при свете солнца. Ночное было у нее все: необычный профиль, лунная белизна, на фарфоре нарисованные губы. Закутана в шелк была она, и узкая рука с зелеными и золотыми камнями на пальцах придерживала покрывало у плеча...
Но лишь потом засветились зелено-золотые глаза. А вначале безразлично, как камни в перстнях, отразили они Авраама, длинную каменную стену, рабов у оливок, притихших азатов. Видела ли она людей?..
И не было уже грозного тумана из старых сказаний. По краям ее маленького рта проступили тогда арийские бугры. Как у тупого Быка-Зармихра, оттянули они книзу углы ее губ. И у канаранга Гушнапсдада так же высокомерно кривились губы при людях. Даже у надсмотрщика Мардана вздувался рот по краям, когда говорил он с рабами...
Авраам протянул руки к ее рту, потрогал около. Не было там ничего, только великая человеческая нежность кожи. Ласково, больно прикусила она ему пальцы...
От шума в коридоре пробудился Авраам, открыл глаза. Один лежал он, до головы укрытый одеялом, и не осталось ничего от ночи. Но полно было радости тело, и болели покусанные губы. Что-то стягивало ему шею. Потянув, увидел он сплетенный втрое золотой волос. Так царица Вис привязывала к себе Рамина. А в Самарканде сделала это жрица при храме, когда расстались они. И даже волос Мушкданэ, дочки садовника, когда-то остался на нем...
За окном глянцево сияли осенние красно-желтые листья. Закачалась дверная завеса, и уставились на Авраама бесцветные глаза. Поганый Мардан это был, надзирающий над рабами и по своей воле заглядывающий во все щели. Самим богом в наказание был вдавлен нос посреди плоского лица. Чуть дрогнул этот круглый нос, повертелся, задышал важно в обе ноздри:
-- Там диперанов зовут... Всех!
XV
Сдвинулись за спиной железные ворота, и тревога проникла в сердце. С ночи разошлись деристденаны по сатрапиям, а великий маг Маздак со своими людьми уехал на Север, в Шизу.
Авраам не успел поздороваться с друзьями. Диперанов торопили, и они один за другим взбирались наверх по крученным вокруг одной оси ступеням. В темном колодце лестницы слышались удивленные восклицания. Никто не ждал в этот день Царского Совета...
ПОКЛОНЯЮЩИЙСЯ МАЗДЕ ЗАМАСП, БОГ, ЦАРЬ ЦАРЕЙ АРИЙЦЕВ И НЕАРИЙЦЕВ ИЗ РОДА БОГОВ, СЫН БОГА ПЕРОЗА, ЦАРЯ. СЛУШАЕТ ВАС. АРИЙСКИЕ СОСЛОВИЯ!
Авраам не понял сразу, какое смещение произошло в царской формуле. Дипераны переглядывались. Старый Саул был угрюм, в глазах Артака обозначился страх...
Он посмотрел вниз. Тремя рядами сидели сословия, и множество великих появилось справа на синих подушках. Перевернуты зачем-то были красные подушки слева, откуда говорили всегда Маздак и Розбех...
Замасп!.. Почему назван он--жалкая тень Светлолицего Кавада? И не видно нигде безликого царевича с бегающими глазами. Самого царя царей тоже нет на обычном месте...
Красный ковер откинулся в боковом проходе. Шестеро великих ввели человека под черным покрывалом. Пригнув, посадили они его в круглую яму посредине зала. Яростно взвыли карнаи.
-- Обнажите лицо отступника!
Это радостно крикнул мобедан мобед, вытянув шею. Первый сопровождающий рывком сбросил покрывало. Кавад, царь царей и бог, был под ним...
Огонь поставили перед царем, чтобы он смотрел на него. На уровне пола были его глаза. Гушнапсдад, кана-ранг -- правитель Хорасана, большой, налитый могучей древней кровью, был ближе всего к нему. Крохотный изогнутый ножичек вынул он и принялся подрезать ногти. Все смотрели на этот ножичек...
Авраам содрогнулся: так сделали с Валаршем, предыдущим царем. Далеко в Истахре есть дасткарт для слепых царей...
-- Сегодня нам может помочь этот маленький ножичек...--Канаранг поиграл узеньким лезвием, проверил пальцем остроту. -- Двадцать тысяч латников не будут в силах сделать этого завтра!
Большая рука с ножиком медленно опустилась на уровне глаз царя. Светлолицый смотрел на огонь...
Авраама оторвали от перил, толкнули в темноту Вместе с Артаком бежали они узкими проходами. Пустая черная площадь была оцеплена с четырех сторон гусарами. Их пропустили как диперанов...
Ктесифон был пуст. Ни одного человека не было на улицах и площадях. И на полях не было людей. Далеко у горизонта стояли светлые горы.
Когда они поднялись на холмы, трубный гром докатился до них из пустого города...
ЗАМАСП, БОГ, ЦАРЬ ЦАРЕЙ... ПОВЕЛЕЛ...
XVI
Женщина под радужным покрывалом шла над пропастью, и было это, как в нескончаемой сказке, которую тысячу и одну ночь рассказывает царю мудрая дочь ва-зирга, чтобы продлить жизнь...
В дехе у сотника Исфандиара укрылся Авраам после бегства из Ктесифона, потому что многие из великих разыскивали красных диперанов и прокалывали им зрачки. Там было тихо: Фарше двард -- младший брат Быка-Зармихра, владевший дасткартом у гор, почему-то не приезжал, а дехканы и люди-вастриошан по-доброму относились к Аврааму. В землянке с Исфандиаровым рабом Ламбаком жил он и все слушал его неимоверные истории про горных, лесных и водяных дивов.
Всякое рассказывали шепотом про царя царей Кавада и вдруг перестали. Когда выговорил Авраам как-то имя его при старом мобеде -- служителе местного Огня, -- тот затрясся и пошел не оглядываясь. Раб Ламбак крепко закрывал свои глаза и прятал лицо в руках, чтобы не видеть и не слышать...
Ночью, в дождь, едва слышный стук раздался в стену. Ламбак зажег факел от тлеющего очага, и, как черное курчавое видение, стоял на пороге молодой цыган. Мокрые волосы и глаза его искрились от огня, тень изламывалась на стене. Авраам не сразу узнал того мальчика Рама, что лазил к азатам под стеной...
Воителя Сиявуша искал цыган Рам: торопил, клялся, тряс за руки, а почему -- не открывался. Только когда ехали уже вдвоем в ночи, сказал он про "Замок Забвения"...
Не убили Светлолицего Кавада, царя царей и бога. Ослепить они тоже не посмели его, опасаясь азатов. С ним сделали, как уже делали в древности с отступившими от закона Кеями: имя их не должно быть произносимо в Эраншахре при свете дня, и язык отрезается тому, кто вспомнит его. На земле остается только тело того, кто некогда был царем, а самого его больше не существует. И не знает никто, где находится этот замок...
-- Ты знаешь? -- спросил Авраам.
Рам остановил коня, испуганно оглянулся во все стороны, кивнул головой. И подумалось Аврааму о человеческом естестве, которое одинаково у всех. Безродный цыган не забыл, как запретил Светлолицый рубить руку мальчику, укравшему курицу. Крепче ли арийская память? А разве он, ученый христианин Авраам-- сын Вах-ромея, не подивился только что людским чувствам у другого человека?..