Но что же Светлолицый? Фарр холодно светился над головой царя царей, куда-то поверх людей смотрели его глаза. Невозмутимый стоял внизу датвар Розбех, и ровно сжаты были мраморные губы. Ремень на плече поправлял воитель Сиявуш. Они все знали...
Далеко к холмам укатилась волна человеческого крика, накопилась там и вернулась удесятеренная. Новую порцию рыка выбросили навстречу трубы. И сферы дрогнули...
Авраам вдруг почувствовал, как сами собой шевельнулись у него губы, рот открылся в самозабвенном вопле. Маздак, о-о-о-о!
С усилием опустил он поднятые к небу руки, зажал себе рот ладонью. Рядом рабы дергали цепь, пытаясь успокоить льва. Желтая грива у зверя стояла дыбом, а хвост настойчиво, предупреждающе стучал о пол...
Словно клинком рассекал тишину голос Розбеха:
-- Мы победим тьму, если не будем бояться отбрасываемой от нее тени. Свой дух и руки щадят некоторые из нас, желая оставить их чистыми. Но грязь не пристанет к тем, кто сражается во имя правды!..
В Царском Совете великий маг всегда отвечал ему. Человек, взявший себе кличку железнотелого Ростама из сказаний, сидел сейчас на подушке Маздака...
Вазирг Шапур приехал вчера из Систана. Высохло и стало маленьким его тело от болезни крови. И теперь заговорил он:
-- Ты хочешь, датвар Розбех, дать право на убийство этим людям?..
Едва слышен был его голос. Вазирг не смотрел в сторону Тахамтана и тех, кто явился с ним из Шизы.
Розбех кивнул головой:
-- Да, потому что от недостойной слабости дрожат у нас руки!..
-- Зачем тебе столько крови? -- спросил вазирг.
-- Во имя правды убийство!..
Это громко сказал уже не Розбех, а тот, кто приехал с Тахамтаном. И головы сразу повернулись к нему, ибо был это Фаршедвард -- младший Карен. Все знали в Эраншахре, что содрал он с груди свой родовой знак -бычью голову -- и давно уже исповедует правду Маздака. В Атурпаткане был он все время, где при сгоревшем храме в Шизе обосновались ^ожди. Говорили, что родственников своих -- Каренов предал непоколебимый Фаршедвард в руки деристденанов.
Авраам смотрел и вспоминал. У азата Адурбада отнял жену когда-то младший брат Быка-Зармихра, а тот ушел за дех, на обнаженные камни, и воткнул себе прямой нож в сердце. "Вот он лежит, пес... А я хотел ему взамен толстую Фиранак послать..." Так сказал тогда голубой Фаршедвард. Потом смех и лай растворились в теплом небе...
-- Ты пятую часть предлагал когда-то из дасткартов, вазирг? -Маленькими и круглыми, как у Быка-Зармихра, стали глаза Фаршедварда. -- Нет, пять частей возьмем мы из пяти, а вековое зло погасим кровью. И все шкуры сдерем, серые и пятнистые!
Леопард, присевший перед прыжком, был на кулоне главного вазирга Шапура, и серая волчья голова скалилась рядом у воителя Сиявуша.
-- Давно ты ищешь правды, младший Карен? -- спросил у него вазирг Шапур.
На миг исказилось лицо Фаршедварда, но ласковым, понимающим был голос:
-- Твои дасткарты целы в Систане, последний Мих-ран...
Прячущих хлеб и женщин от людей начал обличать голубой Фаршедвард, а еще больше тех, кто благоволит к ним. От непонимания смысла учения Маздака происходит раздвоение души. Тому, кто твердо усвоил великие "Четыре, Семь и Двенадцать", не страшна никакая ложь...
Под короной на возвышении снова сидел царь царей, а не в зале, со всеми. Быстрые глаза его перебегали по лицам говоривших. Розбех убеждающе протянул к нему руку:
-- Из-за нашей жалости к великим прокрался на трон Замасп!..
Датвар Розбех долго говорил о специально подобранных людях, которых никто не должен знать. Черные куртки-кабы будут их отличием, и в ночи станут вырывать они скверну в Эраншахре. Пусть боятся правды, и тогда воссияет она...
-- Скажи нам, датвар, имя человека, которого призвал ты под личиной мобеда Маздака!
Опять лишь на Розбеха смотрел в ожидании ответа вазирг Шапур. Желтоватые глаза Тахамтана скользнули по нему...
И у врача Бурзоя услышал Авраам голос датвара Розбеха. Они сидели друг против друга, врач и датвар, у мерцающих углей и не увидели его. Он остановился у порога.
-- Этот, которым в красном... говорят, зло в его прошлом...
С арийским безразличием в голосе сказал это врач Бурзой. Нанизанные на нить косточки были у него в руках, и он передвигал их по кругу, размеренно, одну за другой. Тогда заговорил Розбех:
-- Тот, ушедший, Маздак был так велик, что не видел земли. Диперанская мягкость мешала ему прямо смотреть на мир...
Неподкупный датвар продолжал спор с мертвым, и раздражение было в его голосе.
-- А этот... который в красном?
-- Для сокрушения лживых нужен он нам. Мы уберем его, когда исполнит свое!
-- Он уже начал!
Розбех резко вскинул голову, посмотрел пристально на врача Бурзоя. Но тот перебирал косточки...
Вчера, после Царского Совета, въехав на мостик перед своим дворцом, свалился с коня вазирг Шапур. Говорили, что о камень разбил он голову.
IV
Розовое покрывало задевало его всякий раз в коридоре. Как солнце из-за туч, настойчиво выплывало ему навстречу круглое розовое лицо. Что-то забытое померещилось ему. Она пришла, когда уехал управляющий Мардан, но только по бусинкам в розовых глазах узнал он Мушкданэ -- дочку садовника...
Дешевым вавилонским мускусом безмерно пахла она в подтверждение своего имени. Мягкое и круглое было все теперь у нее, и знала она то, о чем он даже не слышал. Руки ее тоже стали пухлые и теплые. Но потом наступило отвращение...
Деловито лаская его, она рассказывала, как Мардан ее любит, что у него в округе есть враги среди деристде-нанов, но он всем им устроит ловушку и скоро станет главным в красном рустаке. Сам великий Маздак, не тот, мертвый, а другой, приехавший из Шизы, его знает... Она отрывалась, чтобы сделать убедительный жест, снова припадала к нему и опять потом с того же слова продолжала прерванный разговор. О первой ночи у стены она и не вспомнила. Он принимал ее в удобные дни по необходимости...
Красная кожаная куртка маленького Аббы порвалась на боку, и остановившиеся глаза были у него. Из Междуречья возвратился он, где со специально отобранными людьми нового пайгансалара -- "Охраняющего Правду в Эраншахре" -- громил имения упрямых. Рассказывали, что иудейки там сами топились в каналах...
-- Да!.. Да!.. И ложь! И кровь, если необходима для сияния правды...
Абба кричал. Руки и губы у него тряслись, и зрачки были расширены...
Вчера на торговом подворье мар Зутра отозвал вдруг Авраама на пустой айван перед складами. Суровые черные глаза экзиларха вдруг увлажнились, в горестной растерянности обратились к нему:
-- О, где Абба -- благословенный сын мой?..
Авраам молчал. Беспомощно упали большие руки мар Зутры, и густая, вкруг всего лица, борода поникла, торчала нестрижеными клочьями...
Тревожная тишина стояла в пахнущем свежими вениками складе товарищества. Розбех наложил неслыханный налог на все караваны -- речные, морские и сухопутные, -- на выделку кожи, полотна, красок и бронзы. Говорили там вчера о близившейся войне...
А сегодня утром стало известно, что бежал из Ктеси-фона со своими людьми высокий иудейский экзиларх мар Зутра...
Абба все кричал. Врач Бурзой размешал что-то в чаше, поднес к его рту. Тот пил, вздрагивая всем телом, и зеленоватая лекарственная вода стекала на грудь. Потом он обхватил голову руками и затих...
Рыжий диперан Махой, которого все называли Лев-Разумник, явился вдруг в новой одежде. Черная кожаная куртка-каба была на нем, и все примолкли. Они уже действовали, люди в черном, специально отобранные для борьбы со скверной, и возглавлял их невидимый пайган-салар,
Лев-Разумник испытующе посмотрел на уснувшего Аббу, значительно помолчал. Львом прозвали его когда-то за любовь к военной форме. Расширяющиеся у бедер штаны были так подтянуты на нем, что тонкие ноги, казалось, растут прямо из груди. Он все разводил кругленькие плечи и прохаживался взад и вперед, резко выбрасывая с ногой половину задницы...