Но последней каплей стало то, как Чарский специально на мягкий шланг наступил, подержал и потом отпустил резко, с ухмылкой наблюдая, как меня водой с головы до ног окатило из взбесившегося шланга!
Ну все. Держись! Я тебе отомщу…
Идея пришла сразу же.
***
В день Икс, назначенный для моей мести, я волнуюсь ужасно.
Рюкзак за спиной как будто прожигает кожу.
В голове стучит: заметит ли Чарский? Вдруг заподозрит неладное?
Но он, как обычно, приветствует меня с ухмылкой.
— Сегодня последний день отработки! — заявляю я.
— Посмотрим, если ты ничего не испортишь! — глаза закатывает.
Молча тружусь, сама поглядываю на него.
В ожидании, когда произойдет привычный ритуал: он принесет кувшин с холодным лимонадом, потом отлучится на минут десять. Звонить кому-то. Всегда в одно и то же время. Потом он возвращается еще более вредный и раздраженный.
У меня будет время выполнить свой план.
Уходи-уходи…
Сегодня он что-то задерживается. Не сразу уходит. Меня в пот швыряет, в озноб, как от лихорадки!
Наконец, он уходит. Я чуть не подпрыгиваю. Но выжидаю.
Ушел…
Вперед!
Добравшись до кувшина с лимонадом, я быстро засыпаю в него таблетку сильнодействующего снотворного, которую растолкла заранее.
Пришлось пойти на преступление… Взять из аптечки родителей.
Всыпала, перемешала.
Вернулась на место, принялась рыхлить грядки, активно махая тяпкой.
Чарский возвращается, осматривает результаты моего труда и начинает вредничать: тут ему не то, там ему не так! Словно нарочно меня задерживает.
Я огрызаюсь в ответ, привычно переругиваемся. Делаю вид, что недовольна.
Сама же только и жду, что он выпьет лимонад…
***
Прошло не меньше часа, пока он выпил лимонад и подействовало снотворное.
Уснул!
Я быстро стягиваю с рук перчатки рабочие, мою руки под шлангом с водой и подхожу к дрыхнущему красавчику. Так дрыхнет, что аж носом посвистывает.
На мгновение я заколебалась, правильно ли поступаю.
Но потом как вспомнила все его придирки, проказы и вину, так решила: сомневаться не стоит!
Испорченные грядки я отработала. Предъявить нечего.
Больше ноги моей в этом дворе не будет.
Чарский будет в бешенстве. Но он напросился, честное слово.
К тому же он городской. А у них там, в столице, всякое в моде, по-разному ходят…
Именно так я уговаривала себя, намазывая на волосы Станислава Чарского быстродействующую краску-пигмент яркого малинового цвета.
Нанесла, выждала в два раза больше положенного, смыла водой из садового шланга…
Чарский должен был продрыхнуть не менее шести часов.
Но, кажется, выпил он совсем немного, потому что заворочался во сне и медленно присел на шезлонге.
Как зомби.
Я попятилась, быстро снимая перчатки. Они порвались, пока я наносила краску, пигмент въелся в лунки ногтей…
Кажется, Чарский ничего не заметил.
— Всего хорошего. Я закончила. Мне пора! — проговорила быстро и пошла как ни в чем не бывало, стараясь не бежать.
Спокойно, чинно я вышла со двора Чарских и хотела сесть на велик, но взвыла и затопала ногами.
Дурочка! Твой велик Чарский всегда во двор заносит.
Теперь мой велик у него во дворе остался. Мой добрый, старый, любимый велик!
Что же я за дура такая?!
Так. Спокойно. Чарский еще не очухался, в себя не пришел.
Я позвонила в звонок, послышались шаги.
Чарский открыл, еще протирая глаза.
— Чего? — зевнул широко.
— Я велик во дворе оставила, — сказала я, пытаясь не смотреть на его шевелюру, которая пылала дерзким малиновым цветом.
Мамочки, как ярко получилось! С другого конца деревни будет видно!
Его волосы будто полыхают!