— В точку, мам, — вздыхаю.
— Могла бы написать, — журит тихонечко.
— Не могла. Я рюкзак потеряла. С телефоном…
— Ах ты, горе луковое! — всплескивает руками и обнимает крепко-крепко.
— Ругать будешь? — замираю.
— Типун тебе на язык. Сама нашлась и слава богу! — обнимает еще крепче, целует в волосы, замирает. — А что от тебя сигаретами так несет?
— Это друг курил. Не мой друг. Олькин…
— Таааак. Что за друзья курящие? Плохая компания?! — спрашивает строго.
— Почему дурная? Если так всех судить, мама, то мы с тобой живем в дурной компании.
— Не поняла.
— Папа дымит. Братья — тоже, — говорю.
— Шалопайка! Вот я тебе задницу-то надеру за такие слова! — грозится. — Не посмотрю, что дылда вымахала.
— Да уж, какая дылда. Всего сто пятьдесят семь сантиметров. Даже курицам домашним и то, наверное, не страшно, когда я на них покрикиваю.
— Странная ты какая-то! — мама зевает, прикрывает рот ладошкой. — Ладно, пришла цела и слава богу. О телефонах завтра будем думать. Умывайся и спать, мне завтра на работу рано.
— Я думала, ты выходная…
— Смещина заболела. Теперь я с ночной на следующий день сразу в дневную. Неделю примерно, а там посмотрим. Все, иди спать.
***
Не наругали — и ладно, камень с души упал.
На следующее утро папа за завтраком уточнил.
— Че, малая, телефон посеяла в надежде, что телефонное дерево вырастет?
Краснею. Папа все никак не угомонится! Стоит мне что-то потерять, как он напоминает мне о давнем случае. Мне лет пять было, или даже меньше. Я потеряла одну перчатку весной и решила закопать в землю вторую, как семечку, потому что как раз шли посевы по всей деревне. Думала, вырастет… Эх…
— Так это сто лет назад было! Что мне об этом всегда напоминать? — обижаюсь.
— Подождем. Может быть, вернут твой телефон. Если не вернут, будем думать. Но, знаешь, нам бы сейчас с крышей над головой остаться. Не до телефонов, — строго заявляет отец. — В деревне будешь сидеть. Никаких поездок. Поняла?
— Поняла-поняла, — согласно киваю.
— Вот и хорошо.
Отделалась легким наказанием.
Можно сказать, что и не наказали даже.
Еще бы сестре как-то признаться, но духу пока не хватает, на глаза ей не спешу показываться. Хотя она сама меня находит. После завтрака. Приглашает помочь с генеральной уборкой старого серванта. Сестра, как приехала, только и делает, что выдраивает каждый уголок дома, словно не хочет сидеть без дела.
Я долго подыскиваю нужный момент. Может быть, тема как-то на испорченные вещи сама зайдет, но не заходит, как назло. Тогда я говорю прямо:
— Лен, я твое платье без спроса взяла.
Она замирает.
— Так верни.
— Не могу, — вздыхаю. — Платью хана. С блестками.
— С блестками? — замирает, вытирает пыль со лба. — Это куда же ты платье с блестками надеть хотела, а? Оно ж короткое, мандец просто! Всю свистульку видно… На танцы ходила! — заявляет.
— Можно сказать, что не ходила. Не успела. Меня облили томатом. И поносить не успела. Хотела отстирать, не вышло.
Лена бьет себя по лбу, изображая фейспалм.
— Ну, хоть сама цела и невредима. И на том спасибо. Больше так не делай. Ясно? А если захочешь приодеться, лучше мне скажи, подберу тебе что-нибудь. Не такое ультракороткое. Поняла?
— Да, поняла-поняла… А сама зачем такие платья носишь?
— Если бы была внимательна, то заметила бы, что на том платье даже бирка болталась. Не надевала я его ни разу. Больная, что ли? В таком платье сразу в проститутки запишут, хорошего мало! — говорит так, будто отрезала и яростно начинает драть щеткой застаревшую грязь сверху серванта. — Узнаю, что ты такое надеваешь, Таська, я сама тебя вперед всех выдеру. Да так, что живого места не останется.
Похоже, у меня сегодня день великих пиздюлей.
Все грозятся меня выдрать. В случае чего…
Но жестко никто не наказывает. Наверное, я просто супер-везучая.
***
Чем ближе вечер, тем больше я думаю о своих ста пятидесяти семи сантимиетрах роста и таком же количестве поцелуев, которые потребовал Чарский. Странное совпадение. По поцелуйчику на каждый сантиметр роста, что равняется понятию “зацеловать от макушки до пяток”. Сердце так и шалит, словно совсем дурное…