Только странный, щемящий восторг, сердечко замирает. По телу разливается приятное тепло, до самых кончиков пальцев омывает волнами: вверх и вниз, снова вверх, и так по кругу.
— Посидим немного, как утихнет, поедем понемногу. В такой ливень не хочу подвергать твою жизнь опасности, — замечает Чарский.
— Ты по правде едва не разбился? — уточняю тихим голосом.
— Было такое. На ровной трассе машина перестала слушаться, вообще. Все отказало. Меня понесло, — замечает мрачно.
Глаза Чарского темнеет, его лицо резко изменило свое выражение. Теперь он больше не тот беззаботный мажорик, а весьма серьезный молодой мужчина, и каждый год разницы в возрасте между нами чувствуется сейчас мной очень явно.
— Извини. Прости. Я не думала! — говорю с отчаянием. — Я ничего такого не хотела. Волосы тебе покрасила, но волосы и новые отрастут. Я не хотела вредить твоей жизни по-настоящему.
— Не загоняйся, — парень опускает ладонь на мое колено, поглаживая. — Я тебя за это не виню. Просто не ожидал встретить в этой глуши реактивную девчонку, вроде тебя. Я вообще в шоке, как эта деревенька устояла от твоего бешеного темперамента. Мне кажется, ты бы давно здесь все разнесла в пух и прах.
Смеюсь, немного смущенная таким признанием.
— А если серьезно, Тась… — парень поворачивается в мою сторону. — Что тебя здесь держит? Ни за что не поверю, что у тебя нет занятия по душе или желаний, которые просто не вмещаются в рамки этого небольшого мирка!
— И ты туда же! — вздыхаю. — Ванька мне говорил…
Чарский едва слышно, но все-таки скрипнул зубами в ответ на мою реплику.
— Отбрось в сторону друзей-подруг. Что тебя здесь держит?
— В прошлом году хотела поступать, но родители заболели, а сестра в городе. Мне нужно было остаться. Понимаешь? Вот, год пропустила…
— И этот год тоже собираешься пропустить?
— Еще не знаю. Ведь в этот год, вон какая напасть. Нас, Шатохиных, выселять собираются. Вдруг выселят? И что? Я брошу маму с папой одних? И будут они ютиться по дальней родне, у которых своих проблем хватает! Нет уж, я их в беде не брошу, — отвечаю, сцепив зубы. — И давай оставим эту тему?
— Мы говорим о тебе. Чего бы хотелось тебе самой?
— Даже не знаю. Я рисую неплохо. Могла бы на дизайнера пойти. Баловалась зарисовками всякими… Будь моя воля, я бы многое в доме родителей переделала. Проще, конечно, с нуля, на чистом холсте… Да?
Чарский слушает, затаив дыхание.
— Наверное. Я в этом просто ничего не смыслю. У меня все больше цифры-цифры. Но я бы посмотрел на мир твоих фантазий…
— И высмеял бы его.
— Брось. Это в прошлом, да?
Он снова тянется ко мне, с поцелуем, и я не могу ему отказать. Мы быстро переходим от невинных поцелуев к чему-то большему, вернее, это Чарский плавно скатывается поцелуями с губ на шею, сетуя, что на мне водолазка неудобная, и пробирается пальцами под нее снизу. Я замираю от восторга и одновременного страха, что последует дальше.
— Дождь прекратился, Стас.
— Ммм…
— Поехали. Или верни меня домой.
— Поехали! — мгновенно занимает нужное положение. — Пристегнись только!
***
Приезжаем в райцентр. Здесь тоже прошелся дождь, но не такой сильный, как в Лютиково. Рука Чарского покоится на моем колене, будто ей там самое место, и мне это даже нравится. Чувствую себя совершенно иначе, на каком-то эмоциональном подъеме.
Поколесив немного по району, мы останавливаемся возле относительно новехонькой многоэтажки. Для Чарского, наверное, этот уровень — смехотворно низок.
Начинаю беспокоиться, думая, что ему со мной может быть скучно… Может быть, просто от скуки вообще этот роман он затеял? Наверное, так и есть. И не навсегда же он сюда приехал…
Изнутри начинает подкатывать беспричинным страхом и желанием убраться подальше.
Стас будто считывает мое состояние, тесно-тесно переплетает пальцы с моими.