Мой студенческий друг Костя выразился резче: «Да, ты родился с серебряной ложкой во рту. А когда тебе было пятнадцать, получил еще одну. Прекрасно. Отличная стартовая площадка.
А ты — ракета на этой площадке. И эту ракету твои предки долго строили, перед тем как запустить в полет. Так вот, Толя, какая бы выдающаяся ни была стартовая площадка, да хоть вся в брильянтах и золоте, если в ракету было бы залито не то топливо или в ней были бы вопиющие конструктивные недостатки — хер бы она взлетела! Или бы, взлетев, тут же на старте и взорвалась. Или даже если бы взлетела, то полетела бы не вверх, а куда-нибудь вбок, по дороге все и всех круша и убивая. Печальная картина.
Да, тебя правильно выстроили и влили правильное топливо. Но! Но! Это не только заслуга твоих предков. Потому что, пока ты рос, ты должен был, образно говоря, не жрать дерьмо, чтобы не портить чистоту топлива. Ты не должен был молотком бить по опорам конструкции и так далее. Да, у тебя были пайки и „Клязьма“. Но ты не только ел эти пайки и играл в теннис с Курниковой. Ты вообще-то книжки читал, учился и окончил с красным дипломом истфак. Ты кандидатскую защитил у значительного ученого, которому было по барабану, чей ты сын. И защитил ты ее, потому что была хорошая диссертация. А вот если бы написал херь, то, уверен, тебе бы припомнили фамилию, в том смысле, что ты ее позоришь. И это большой груз, который ты выдержал».
Ок, выдержал, ай, молодца! С чего бы мне оправдываться? Разве я пишу исповедь с целью извиниться за батон тонкой докторской колбасы, которую приносил отец с работы? Наоборот, я пишу обо всем, что было в молодости, с сарказмом там, где пишу про кремлевские дары, ибо выглядели они убого, — и с иронией там, где просто рассказываю о своей жизни, ибо я готов ее вспоминать лишь с улыбкой. Никакого покаяния: «не лучше ли… быть приличным человеком» — мое кредо, как завещал нам Владимир Высоцкий.
И другая история Кости, в которой я по его просьбе убрал некоторые имена и географические привязки, это мое утверждение лишь подтверждает:
«В начале девяностых на Рублевке снимался фильм, действие которого происходит в одном из дачных поселков. Выбрали одну из стоящих в ряд трех дач, подаренных в свое время Сталиным академикам-атомщикам, — дом с историей, который арендовали за приличные деньги.
В разгар съемок неожиданно заявился сын хозяйки лет двадцати. Походил с брезгливым видом. Уселся в гостиной, где мы готовились снять очередную сцену.
Гостиная, как ты понимаешь, огромная, с полагающимися камином и картинами по стенам, среди которых — обязательный Айвазовский и прочие подлинники совсем не Васей Пупкиных. Сцену нужно было снять с помощью кран-стрелки. То есть камера не на штативе, а на специальном приспособлении парой метров в длину, что позволяло чуть подняться или подвигаться из стороны в сторону.
Оператор забирается на кран, его начинают поднимать. И вдруг этот гаденыш заявляет:
— Заденете хоть чуток стены или картины — вам хана!
Малость оторопев, мы, как ты догадываешься, предложили во избежание подобного казуса картины эти на время съемки снять. Этот молокосос расплывается в паскудной улыбке и запрещает:
— Нет, нельзя.
Я вскипел моментально. Просто помню, что в мгновение, плюнув на все обязательные ужасающие последствия, рванулся, чтобы дать ему в харю. Слава богу, наш директор перехватил меня и вытолкал взашей, поручив раздобыть телевизор-плейбэк взамен вышедшего из строя.
Я отправился на поиски по поселку, где набрел на дом сына академика Сахарова. Познакомились, выпили, договорились насчет телевизора.
Вскоре к нам присоединился внук Брежнева, сосед и закадычный друг хозяина дома, предложивший, в свою очередь, и свой телевизор, если первый не подойдет.
Я сидел с ними и офигевал: мало того, что дед одного гонял сына другого, а они дружат, невзирая на прошлое, так еще и оказались вполне свойскими мужиками, без чванства и готовыми помочь.
В это время вся группа в дичайшем напряжении снимала пару-тройку часов нужную сцену. А этот малолетка так и не сдвинулся с места. Сидел, наблюдал, не переставая улыбаться.
Закончили! Выдохнули! Не тут-то было! Этот паскудник заявляет, что режиссер и оператор должны остаться с ним выпить, иначе дальнейших съемок ни завтра, ни в другие дни не будет! И взрослые именитые дядьки были вынуждены остаться и пить с ним, чтобы в процессе услышать: с вами можно и посидеть, но не с остальной съемочной группой. Вы — элита, они — челядь!