Сейчас, на состязаниях кифаредов в Афинах, ему уже никто помешать не мог. Нерон очень волновался, послал Никия вперед, чтобы тот тщательно все приготовил, вернее, надзирал за уже шедшими приготовлениями.
Как оказалось, ничего особенного делать не пришлось. Дважды он съездил в театр — там строили специальный помост,— лениво понаблюдал за работами. Один раз был у римского наместника — тот долго и нудно распространялся о своих неустанных деяниях. Так что ничего от Никия не требовалось, но жизнь в Афинах показалась ему более чем приятной. Он был представителем самого императора Рима, а это многое определяло в отношении к нему окружающих. Он и не думал, что в Греции так хорошо относятся к Нерону. Вокруг он слышал разговоры о том, что и Нерон по-особому относится к Греции — обещает снизить налоги, предоставить льготы и все такое прочее.
Когда он проезжал по городу, жители приветствовали его так, будто он сам был императором. Ликование показалось ему столь искренним, что Никий не утерпел, выглянул из носилок и приветственно помахал толпе рукой. При этом он поймал презрительный взгляд центуриона Палибия, сопровождавшего его во главе отряда солдат.
Он сам взял Палибия с собой, чтобы только ощутить собственное над ним превосходство. Кто такой этот Палибий перед ним, посланником и любимцем самого императора Рима? После смерти Афрания Бурра Палибий ушел в тень, ведь он до конца оставался одним из самых близких к Афранию людей. Нерон как-то сказал при Никии, что хочет отправить Палибия и еще нескольких командиров в дальние гарнизоны. Он сказал:
— Даже духа Афрания не должно быть во дворце.
Но неожиданно для императора Никий заступился
за центуриона. И когда Нерон подозрительно на него посмотрел и проговорил, не скрывая неудовольствия:
— Не понимаю, Никий, что тебе в нем? — Никий ответил, покраснев:
— У меня с ним свои счеты, император.
— Счеты? Какие же у тебя с ним могут быть счеты? Кто он такой, этот Палибий! Когда он уберется в провинциальный гарнизон, никто и не вспомнит, что такой существовал когда-то.
— Да, это так,— сказал Никий и, мельком взглянув на Поппею, присутствовавшую при разговоре, опустил глаза.— Позволь, принцепс, сказать правду.
Нерон удивился:
— Правду? Какую правду? Ну, говори.
— Помнишь, когда я сопровождал твою мать, а корабль затонул...
— Помню, корабль затонул, а моя мать вплавь добралась до берега. Что из того?
— Я не об этом, принцепс. Я о том, что центурион Палибий встретил меня на берегу с отрядом солдат. Потом он сопровождал меня в Рим.
— Сопровождал тебя в Рим Палибий. Думаешь, я помню такие вещи? Дальше!
— Зато я хорошо помню. Он смотрел на меня...— Никий помедлил, не решаясь, и наконец с трудом выговорил: — Он смотрел на меня с высокомерием, принцепс, с насмешкой, он смотрел на меня... Нет, не могу объяснить.
— Ты хочешь, чтобы я наказал его? — спросил Нерон.— Ты считаешь его перевод в провинциальный гарнизон недостаточным наказанием? Что ж, я подумаю над этим. Но я не понимаю, Никий, в чем, собственно...
— Он прав,— неожиданно жестко произнесла Поппея,— я понимаю Никия.
— Тогда объясни ты,— Нерон развел руками.— Почему это вы понимаете, а я нет.
— Потому что ты император,— прямо глядя в глаза Нерону, сказала Поппея.— Ты император, и никто не имеет права смотреть на тебя с презрением. Никто на тебя так никогда и не смотрел. А на меня смотрели, и я хорошо понимаю Никия. Но никто не имеет права смотреть так на любимца императора, тем самым подвергая сомнению правильность твоего выбора.
— А-а,— протянул Нерон,— я никогда не думал об этом. Значит, наш Никий тщеславен?
— Он не тщеславен,— отрезала Поппея,— он прав. Он не сказал, что это касается твоей чести, потому что не хотел тебя огорчать. Разве не так, Никий?!
Она не спрашивала, она утверждала. Никий опустил голову и вздохнул.
— Но что же вы хотите? — благодушно заметил Нерон.— Я накажу его, только скажите как.
— Отправь его сопровождать Никия. Поставь Никия над ним, вот и все,— сказала Поппея.
— Хорошо,— кивнул Нерон,— если ты так хочешь.
Никий благодарно посмотрел на Поппею, она чуть усмехнулась понимающе.
Нерон тогда в самом деле вызвал Палибия и в присутствии Никия, косясь на Поппею, приказал центуриону сопровождать своего посланника в Афины.
— Ты хорошо понимаешь, центурион, что такое императорский посланник?
— Да, принцепс! — четко кивнул Палибий.— Это представитель Рима!
— Это мой личный представитель,— надвинулся на него Нерон,— все равно что я сам. Ты понял?!
Палибий снова кивнул:
— Я все понял, принцепс.
Нерон поднял указательный палец, выговорил сердито:
— Так смотри же, Палибий!..
Когда центурион ушел, Нерон вопросительно глянул на Поппею. Она одобрительно кивнула.
Но Никий остался недоволен. Недоволен потому, что Палибий, конечно же, почувствовал, что Никий жаловался на него императору. Он стал предельно исполнителен, подчеркнуто вежлив, но смотрел... Это был все тот же взгляд, и даже более унизительный на фоне четкого исполнения его обязанностей.
Взгляд Палибия время от времени отравлял Никию замечательное пребывание в Афинах. Никий сказал себе, что никоим образом не должен этого обнаруживать, но однажды не сдержался.
То оказался день его триумфа, его посетил сам наместник Рима Юлий Басс. Юлию уже перевалило далеко за пятьдесят, он был уважаем не только здесь, в провинции, но и в Риме. И разговаривал он с Никием как с равным себе. Рассказал о трудностях провинциального управления, поведал о своей тоске по Риму. Короче говоря, может быть, впервые Никий ощутил себя почти значительным лицом, хотя отвечал очень просто и выказывал Юлию Бассу всяческое уважение. Тот уехал довольный, дружески распрощавшись с Никием.
Никий был почти счастлив, ему хотелось высказать хоть кому-то, что он чувствует. Но поговорить оказалось не с кем, и он вызвал Палибия. Тот явился, четко доложил, что все в порядке, караулы расставлены, солдаты здоровы... Никий прервал его, предложил сесть. Тот опустился на краешек кресла — сидел прямой, официальный, неприступный.
— Как тебе понравился наместник? — спросил Ни-кий самым дружеским тоном и сделал рукой жест, приглашая Палибия расслабиться.
Но тот остался сидеть столь же прямо, холодно и неподвижно глядя на Никия. Унизительно-неподвижно, это Никий почувствовал остро.
— Я спросил тебя. Отвечай! — Никий не смог сдержать раздражения.
— Слушаюсь! — отчеканил Палибий и спросил: — Ты хочешь знать мое мнение о наместнике?
— Да, я хочу знать твое мнение!
— Он патриций, значительное лицо, он представляет в провинции императорскую власть. Пожалуй, это все, что я могу сказать на его счет. Я всего-навсего солдат.
— Та-ак! — Никий встал. Палибий тут же поднялся следом.— А какого ты мнения обо мне, Палибий? Может быть, ты выскажешь мне его наконец открыто!
— Мое мнение о тебе совпадает с мнением императора Нерона! — четко выговорил Палибий.— И я готов выполнить все, что ты прикажешь. Приказывай!
— Уходи! — сквозь зубы процедил Никий.
Палибий поклонился, круто развернулся и, четко печатая шаг, вышел.
Никий опустился в кресло, закрыл ладонями лицо. Ему хотелось плакать, он чувствовал себя бессильным, униженным. Впервые за долгое время он вспомнил учителя Павла. Тот был строг, но никогда Никий не ощущал себя униженным. Теперь учитель умер. Когда Никий получил известие о его смерти, он принял это спокойно, неожиданно спокойно. Он даже сумел заставить себя не думать об учителе, и это получилось на удивление легко. Тогда.