Зная, что она грубо разглядывает его одежду, Мисаки заставила себя поднять взгляд на его лицо, на открытую улыбку. Это все еще было как видеть призрака — он был как призрак, ведь она смирилась, что больше никогда его не увидит.
Часть нее хотела отпрянуть. Равная по силе часть нее хотела подбежать к нему. Пойманная между ними, она пошатнулась, поджала пальцы ног на пороге. Она не могла коснуться его. Они оба знали это. Даже похлопывание по плечу было бы неприличным. А если она коснется его кожи… она не выдержит.
Изумо нарушил тишину растерянным бормотанием, и Робин улыбнулся ребёнку.
— Я видел двух твоих старших сыновей, когда пришёл. Кто это?
— О, — Мисаки выдохнула, радуясь прогнать напряжение. — Это Изумо, — она отвязала ткань, повернула малыша, чтобы он был лицом к Робину, и опустил его на ноги. — Он… — она с любовью закатила глаза, когда Изумо спрятался за нее и обхватил руками ее колено. — Он стесняется чужаков.
Она была почти рада, что маленькое тело Изумо прижалось к ее ноге. Он не давал ей шататься. Она так старалась не упасть, что не поняла, что сверток на спине Робина стал двигаться, пока не появилась коричневая ручка. Ладонь сжала плечо Робина, а потом появилась голова спутанных волос с угольно-черными глазами.
У него тоже был ребенок.
Мальчик явно был сыном Робина. У них были одинаковые глаза, волосы и кожа, хотя у ребенка она была чуть темнее, чем у Робина, но она тоже сияла огнем. Робин улыбнулся, когда сонный малыш протер глаза.
— Даниэль, — сказал он, — это тетя Мисаки.
— Что… — голос Мисаки стал необычно высоким, с придыханием. — Это… когда это случилось?
— Это долгая история, — сказал Робин.
Мисаки не могла коснуться Робина, но…
— Можно? — она вытянула руки.
— Конечно, — Робин снял ткань со спины с грацией кайгенской домохозяйки. — Должен предупредить, — сказал он, прислоняя мальчика к своему плечу, сворачивая голубую ткань в горошек. — Он в возрасте, когда он может вдруг взорваться.
— Точно, — Мисаки вспомнила это о детях-таджаках.
— Можешь его бросить, если он станет горячим.
— Что?
— Это делает Эллин. Он обычно приземляется на ноги.
Мисаки рассмеялась, взяла сына Робина. Манящий до боли запах дыма и пряностей кутал ее, а тепло мальчика наполнило ее руки.
— Здравствуй, Даниэль, — сказала она, говоря тихо, чтобы скрыть эмоции, вдруг охватившие ее.
— Я — Даниэль, — сказал бодро маленький таджака.
— Это я слышала.
— Теперь ты можешь сказать «Как тебя зовут?», — предложил мягко Робин.
Но Даниэль хватил шпильку Мисаки и сказал:
— Что это?
— Это моя шпилька, — Мисаки потянулась за голову и убрала его ручку от украшения. — Лучше не трогай. Она острая.
— Что такое острое?
— Nukeela, — перевел Робин на язык, которого Мисаки не знала. — От этого может быть больно. Ай.
— Ай, — Даниэль радостно повторил и сунул палец в рот.
— Твоя ньяма как у твоего папы, — отметила невольно Мисаки.
— Это мой папа, — Даниэль вытащил палец изо рта и указал на Робина.
— Знаю, — Мисаки рассмеялась.
— Я — Даниэль.
— Да, ты говорил. Интересное имя, — не дисанка. Она взглянула на Робина. — Откуда оно?
Улыбка Робина не пропала, но стала менее яркой.
— Его мать выбрала его.
— О, — Мисаки сделала паузу. — И, кхм… его мать?
— Мертва.
— О, Робин, я… прости, я не знала…
— Я не знал, что тут случилось, пока твоя старая соседка по комнате, Гуан Я-ли, не нашла меня и не предложила мне проверить тебя. Согласись, нам нужно лучше поддерживать связь.
— Да, — Мисаки пыталась улыбнуться, но было тяжело. — Я… — она пыталась придумать, что сказать. — Я, кхм… — Даниэль поймал ее за челку, попытался забраться на ее плечи. — Ты любишь лазать? — она захихикала, а Робин упрекнул сына на языке, который она не узнала.
— Я хорошо лазаю, — сказал ей Даниэль.
— Мой Мамору был таким же в твоем возрасте.
— Я слышал о твоем первом сыне, — сказал Робин. — Мне очень жаль. Я хотел бы прибыть вовремя… хотел бы встретить его.