Робин огляделся, широко улыбаясь. Мужчины Широджимы так не улыбались.
— Мисаки, это фантастика!
— Думаешь, это глупая идея?
— Это поразительная идея! Хотя место маловатое.
— О чем ты?
— Когда провинция попробует твою еду, думаешь, пяти-шести столов хватит, чтобы уместить всех посетителей?
Мисаки скрестила руки, не смогла сдержать улыбку.
— Думаю, ты не помнишь, как я готовлю.
— Нет, — уверенно сказал Робин. — Я помню. Откуда эта идея?
— После бури Такеру поставил меня распределять еду. Я поняла, что не только могу хорошо готовить еду для многих, но и могу распределять ее хорошо и управлять кухней. Мы с Сецуко скучаем без наших девочек. Мы решили, что стоит нескольких нанять и помочь им работой.
— Pita! Pita! — сказал Даниэль, шлепая отца по голове.
— Ай. Что такое, Даниэль? — спросил Робин.
— Лети!
— Ладно, — Робин сжал красное кимоно Даниэля, бросил его через открытую крышу высоко в воздух. Крохотный таджака весело завизжал, а Мисаки вскрикнула в тревоге. Она забыла, какими хорошими были рефлексы Робина. Он поймал мальчика за лодыжку на пути вниз. — Что теперь, малыш? — спросил он, пока его свисающий сын хихикал. — Вверх? Вниз?
— Вниз!
— Понял, — Робин опустил Даниэля на пол и отпустил его лодыжку.
Мисаки смотрела, как малыш сделал пару шагов на руках, а потом спрыгнул на ноги и продолжил идти.
— Не убегай далеко, — сказал Робин.
Даниэль посмотрел на него, растерявшись. Робин опустился на колени и поменял язык:
— Bahut door bhaago mat, ладно?
— Ладно, Pita.
Мисаки поняла, что красивый язык, на котором говорили Робин и Даниэль, был дисанинке — язык, который Робин не использовал с тех пор, как убежал со своей родины ребенком. Хоть он почти всю жизнь провел в маленькой Карите, где говорили на линдиш и ямманинке, Робин растил Даниэля со знанием языка его матери. Это не было практично, но было мило.
— Это выглядит отлично, Мисаки, — сказал Робин, когда Даниэль пошел проверить пространство. — Ты знаешь, что я готов помочь, чем могу.
— Я попрошу нуму дать тебе работу.
— Я имел в виду…
— Я знаю, — перебила его Мисаки. — Это мило с твоей стороны, но не нужно. Это не обсуждается. У дома Мацуда есть гордость.
— Это было бы не пожертвованием, — сказал Робин. — Я могу вложить…
Мисаки покачала головой.
— Мы будем в порядке.
Мисаки не упустила иронию ситуации. Когда она и Робин встретились, она была из богатой семьи, а у него ничего не было…
— Робин?
— Хм?
— Мне нужно тебе кое-что сказать, — это зудело в ее разуме с тех пор, как она увидела его в гостиной.
Его улыбка потускнела. Он явно узнал напряжение в ее голосе и приготовился.
— Прости…
— Не надо, — его голос стал сдавленным. — Мисаки, прошу. Не извиняйся.
— Не за то, — даже она была не так жестока, чтобы это упомянуть. — Или… не только за то. Это куда сложнее. Мне нужно извиниться, что я… ворвалась в твою жизнь.
— Что? — Робин искреннее удивился. — О чем ты говоришь?
— Когда мы были младше, я прибыла в твою страну, не понимая, что ты, Эллин или кто-то в Карите пережил, и я была груба.
— Не думаю, что ты была такой.
— Но я была, — печально сказала Мисаки. — Я была богатой эгоисткой, не понимающей, что ты пытался сделать, и почему это было важно. Я использовала тебя и твою работу, чтобы утолить жажду опасности, и это было неправильно. Я мерзкая.
— Я бы не назвал тебя такой, — сказал он, сострадания было больше, чем она заслуживала. — Может, перегибала.
— Как ты можешь так говорить? Я относилась к жизням твоих людей ниже, чем к своей. Я видела их страдания и просто… мне было все равно. Я так холодна, что это было не важно, пока я… пока мой дом, соседи, мой… — она сжала губы и опустила ладонь на голову Изумо, притянув мальчика к своей ноге.