— А мама Даниэля?
Он вздохнул.
— Говорить, что мы были женаты, проще, вызывает меньше вопросов. Это была местная церемония в деревне, где мы тогда прятались. Я не понимал половины слов. Я не знаю, законная ли это связь, — он покачал головой, словно пытался прогнать воспоминания. — Но я должен сказать… приятно оказаться тут и увидеть, что ты ладишь с мужем.
— Мне жаль, — сказала Мисаки. — Мне жаль, что у тебя не было шанса.
Робин издал жалкое подобие обычного смеха.
— Я говорю так, словно у меня были планы на жизнь с матерью Даниэля, но вряд ли с ней были шансы. Она была… непростой, не из тех, кто осел бы и завел семью.
— Ясно, — ощущая боль в Робине, Мисаки попыталась поменять тему. — Так ты оставил Хейдес в прошлом году. Где ты был с тех пор?
Робин пожал плечами.
— Всюду.
Он попытался объяснить, говоря кратко о том, что сбрасывал людей со следа, расследовал что-то в Ямме, Дисе, на островах Тайянь. Было ясно, что он бродил с тех пор, как Даниэль родился, как птица, которая столкнулась с опасным хищником на земле и теперь не хотела нигде опускаться. Он боялся.
— Мне не по себе, — сказал он. — Твой муж пытался связаться со мной какое-то время, пока я не получил его послание. Наверное, он отправил не одно…
— Робин, тебе нужно домой, — сказала Мисаки.
— Правда? — Робин приподнял брови. — Я пришел сюда, ожидая, что меня выгонят, но не ты.
— Не веди себя так, — рявкнула Мисаки строже, чем хотела. — Я не говорю, чтобы ты уходил сейчас. Тебе всегда тут рады, и ты можешь оставаться, сколько хочешь, но это не твой дом. Ливингстон — твой дом.
— Технически, Диса — моя родина.
— Но ты сделал новый дом, стал целым в Ливингстоне, как я обрела новый дом тут.
— И ты целая? — в вопросе не было презрения или вызова, только тревога.
— Да, — сказала Мисаки, и это было правдой. Впервые с момента, когда она посмотрела в глаза Робина, она сказала правду. — Я целая.
Она узнала, что целостность была не в отсутствии боли, а в способности справляться с ней.
— Ливингстон сделал тебя собой. Ты не будешь больше собой, чем ты на тех улицах. Я не знаю, почему ты бегаешь по всему миру, будто ждешь, что найдешь силы где-то еще.
— Наверное, ты права, — он вздохнул. — Я не должен был уезжать в Хейдес. В месте, которому ты не принадлежишь, много добра не найти.
— Давай так, — сказала Мисаки, — я поговорю с мужем, и мы позволим тебе задать все вопросы за один раз.
— Да?
— А когда это будет закончено, ты отправишься домой в Ливингстон и возьмешь себя в руки.
Робин кивнул без слов. Они молчали какое-то время. Изумо уснул на коленях Мисаки.
— Хочешь рассказать о ней? — слова было произнести проще, чем Мисаки думала.
— Хотел бы я мочь.
— О чем ты?
— Хотел бы я иметь сотню историй о ней, — голос Робина был тихим и далеким. — Но я едва ее знал. Я собирался ее узнать. Я хотел…
— И что случилось? — спросила Мисаки. — Она была чем-то больна?
— Нет. Она умерла смертью коро.
Мисаки выдохнула.
— Проклятие, Робин.
— Что?
— Просто я… все эти годы меня редкое утешало. Я смотрела туда, — она кивнула на горизонт, видимый за открытой дверью гостиной. — На солнце. И представала, что где-то ты счастлив. Что у тебя получилось. Ты нашел девушку, которая была нежной с твоим сердцем, но достаточно крепкой, чтобы выдержат все, что ты задумал, и что у тебя появилась семья, которой ты всегда хотел.
— О, — Робин был тронут, а потом изумленно улыбнулся Мисаки. — Это предположение не было разумным.
— Но это меня радовало.
Робин издал смешок.
— О, Мисаки, что случилось с моим другом, жестоким циником?
Мисаки упрямо подняла голову.
— Она выросла.
— Ха-ха. Я понял, что ты сделала.
— Мисаки! — позвала Сецуко из коридора и появилась на пороге гостиной. — Эй, простите, что мешаю, но ты можешь помочь с ужином? Я бы сделала сама, но мы не одни, и я не хочу, чтобы еда была ужасной.