— Почему?
— Не знаю. Это его дело. Может, мы попросим его позже.
Изумо не отпустил ногу матери, пока Робин не поднял Даниэля на свои плечи. Когда он убедился, что ужасно дружелюбный мальчик не мог до него достать, он отцепился и сжал палец Мисаки.
— Следи за головой, — предупредил Робин Даниэля, пригнулся, выходя из гостиной, чтобы пройти за Мисаки в коридор.
— За твоей головой, — сказал Даниэль, словно это что-то означало.
— Нет, за твоей, — сказал Робин. — Kisee bhee cheez par apana sir mat maaro. Не ударься головой.
— Ударься головой! Ударься головой! — радостно скандировал Даниэль, шлепая ладонью по голове Робина, как по барабану.
Мисаки рассмеялась и поняла, как была благодарна, что Даниэль был тут. То, что у Робина был ребенок — и он был тут с ее детьми — было сложно осознать, но что-то в радостном двухлетнем делало все проще.
— У него всегда так много энергии? — спросила Мисаки, маленький таджака стал петь, хотя язык понять не удавалось.
Робин страдальчески осмотрел на нее, Даниэль все еще стучал по его голове.
— Ты не представляешь.
Она смущалась бы жалкого состояния когда-то великого дома Мацуда, но она знала, что Робин не судил человека по материальному достатку.
— А тут додзе, — сказала она тихо.
Она встала и тихо смотрела какое-то время, как Такеру давал указания, и его ученики отвечали, их деревянные боккены стучали. Даже Даниэль восхищённо притих, склонился над головой отца и смотрел, как джиджаки в унисон повторяли движения. Но не совсем идеально. Кван Чоль-хи все еще отставал от других тут и там, но он становился лучше.
Тридцать с чем-то учеников Такеру были разделены на пары по размеру, кроме одного, тренирующегося в одиночку. Движения Хироши были резкими и четкими, как у взрослых, но он был слишком мал, чтобы биться с мужчинами или подростками.
— Не стоит мешать уроку, — шепнула Мисаки и поманила Робина дальше по коридору. — Мы сможем посмотреть лучше, когда ученики уйдут.
Робин помедлил миг на пороге додзе, а потом пошел за ней.
— Там был твой сын, Хироши?
— Да.
— Я думал, ему всего шесть.
— Так и есть.
— И он учится с взрослыми мужчинами? — поразился Робин.
— Он не обычный ребенок.
Их последняя остановка была у части, которую новые ученики Котецу начали строить рядом с домом Мацуда. Нуму устроили перерыв, но Мисаки была рада видеть, что они начали внешнюю стену.
— А что это? — спросил Робин, глядя на структуру.
— Это, — Мисаки коснулась балки, — будет мой ресторан.
— Что?
— Я открываю ресторан.
Такеру был против идеи, что его жена будет работать, как простолюдинка, но она отметила, что могла нанять других жителей деревни, и они составили бизнес-план, после чего он сдался. Оказалось, что даже гордость Такеру не могла подавить его расчёты.
После рекомендации губернатора Ло Такеру стался мэром Такаюби. Со скромной зарплатой от правительства и доходом от учеников он держал семью наплаву последние месяцы, но этого было мало. Если они хотели содержать дом и создать хорошее будущее для мальчиков и Аюми, им нужно было больше.
Робин огляделся, широко улыбаясь. Мужчины Широджимы так не улыбались.
— Мисаки, это фантастика!
— Думаешь, это глупая идея?
— Это поразительная идея! Хотя место маловатое.
— О чем ты?
— Когда провинция попробует твою еду, думаешь, пяти-шести столов хватит, чтобы уместить всех посетителей?
Мисаки скрестила руки, не смогла сдержать улыбку.
— Думаю, ты не помнишь, как я готовлю.
— Нет, — уверенно сказал Робин. — Я помню. Откуда эта идея?
— После бури Такеру поставил меня распределять еду. Я поняла, что не только могу хорошо готовить еду для многих, но и могу распределять ее хорошо и управлять кухней. Мы с Сецуко скучаем без наших девочек. Мы решили, что стоит нескольких нанять и помочь им работой.
— Pita! Pita! — сказал Даниэль, шлепая отца по голове.
— Ай. Что такое, Даниэль? — спросил Робин.
— Лети!
— Ладно, — Робин сжал красное кимоно Даниэля, бросил его через открытую крышу высоко в воздух. Крохотный таджака весело завизжал, а Мисаки вскрикнула в тревоге. Она забыла, какими хорошими были рефлексы Робина. Он поймал мальчика за лодыжку на пути вниз. — Что теперь, малыш? — спросил он, пока его свисающий сын хихикал. — Вверх? Вниз?
— Вниз!
— Понял, — Робин опустил Даниэля на пол и отпустил его лодыжку.
Мисаки смотрела, как малыш сделал пару шагов на руках, а потом спрыгнул на ноги и продолжил идти.
— Не убегай далеко, — сказал Робин.
Даниэль посмотрел на него, растерявшись. Робин опустился на колени и поменял язык:
— Bahut door bhaago mat, ладно?
— Ладно, Pita.
Мисаки поняла, что красивый язык, на котором говорили Робин и Даниэль, был дисанинке — язык, который Робин не использовал с тех пор, как убежал со своей родины ребенком. Хоть он почти всю жизнь провел в маленькой Карите, где говорили на линдиш и ямманинке, Робин растил Даниэля со знанием языка его матери. Это не было практично, но было мило.
— Это выглядит отлично, Мисаки, — сказал Робин, когда Даниэль пошел проверить пространство. — Ты знаешь, что я готов помочь, чем могу.
— Я попрошу нуму дать тебе работу.
— Я имел в виду…
— Я знаю, — перебила его Мисаки. — Это мило с твоей стороны, но не нужно. Это не обсуждается. У дома Мацуда есть гордость.
— Это было бы не пожертвованием, — сказал Робин. — Я могу вложить…
Мисаки покачала головой.
— Мы будем в порядке.
Мисаки не упустила иронию ситуации. Когда она и Робин встретились, она была из богатой семьи, а у него ничего не было…
— Робин?
— Хм?
— Мне нужно тебе кое-что сказать, — это зудело в ее разуме с тех пор, как она увидела его в гостиной.
Его улыбка потускнела. Он явно узнал напряжение в ее голосе и приготовился.
— Прости…
— Не надо, — его голос стал сдавленным. — Мисаки, прошу. Не извиняйся.
— Не за то, — даже она была не так жестока, чтобы это упомянуть. — Или… не только за то. Это куда сложнее. Мне нужно извиниться, что я… ворвалась в твою жизнь.
— Что? — Робин искреннее удивился. — О чем ты говоришь?
— Когда мы были младше, я прибыла в твою страну, не понимая, что ты, Эллин или кто-то в Карите пережил, и я была груба.
— Не думаю, что ты была такой.
— Но я была, — печально сказала Мисаки. — Я была богатой эгоисткой, не понимающей, что ты пытался сделать, и почему это было важно. Я использовала тебя и твою работу, чтобы утолить жажду опасности, и это было неправильно. Я мерзкая.
— Я бы не назвал тебя такой, — сказал он, сострадания было больше, чем она заслуживала. — Может, перегибала.
— Как ты можешь так говорить? Я относилась к жизням твоих людей ниже, чем к своей. Я видела их страдания и просто… мне было все равно. Я так холодна, что это было не важно, пока я… пока мой дом, соседи, мой… — она сжала губы и опустила ладонь на голову Изумо, притянув мальчика к своей ноге.
— Твой сын? — мягко сказал Робин.
— Я часто думаю о нем, думаю о телах, которые бросал Каллейсо… сыновьях и дочерях людей. Я не признавала это, — она была не лучше полковника Сонга и его солдат, которые презирали павших воинов Такаюби, считая их потерянными фигурами игры. — Так что мне нужно извиниться. Прости, что относилась к твоей жизни как к игре.
— Я не злился на тебя за это, Мисаки.
— Как? — поразилась она. — Как ты можешь все прощать?
— Ты не могла понять. Это не понять, пока не испытал сам. Я это знаю.
— Это не делает это правильным.
— Нет, но таковы люди. Я знал, как только начал формировать идею Жар-птицы, что никто не поймет. Это было не важно. Я должен был сделать это. Тебе хватило веры идти за мной в опасность, даже не понимая, почему. Я всегда буду благодарен за это.
— Ты знаешь, что это была не только вера, — тихо сказала Мисаки.
— Я все равно польщен.
Они не могли сказать больше о том, что между ними было, чем они были.