— Я говорю так, словно у меня были планы на жизнь с матерью Даниэля, но вряд ли с ней были шансы. Она была… непростой, не из тех, кто осел бы и завел семью.
— Ясно, — ощущая боль в Робине, Мисаки попыталась поменять тему. — Так ты оставил Хейдес в прошлом году. Где ты был с тех пор?
Робин пожал плечами.
— Всюду.
Он попытался объяснить, говоря кратко о том, что сбрасывал людей со следа, расследовал что-то в Ямме, Дисе, на островах Тайянь. Было ясно, что он бродил с тех пор, как Даниэль родился, как птица, которая столкнулась с опасным хищником на земле и теперь не хотела нигде опускаться. Он боялся.
— Мне не по себе, — сказал он. — Твой муж пытался связаться со мной какое-то время, пока я не получил его послание. Наверное, он отправил не одно…
— Робин, тебе нужно домой, — сказала Мисаки.
— Правда? — Робин приподнял брови. — Я пришел сюда, ожидая, что меня выгонят, но не ты.
— Не веди себя так, — рявкнула Мисаки строже, чем хотела. — Я не говорю, чтобы ты уходил сейчас. Тебе всегда тут рады, и ты можешь оставаться, сколько хочешь, но это не твой дом. Ливингстон — твой дом.
— Технически, Диса — моя родина.
— Но ты сделал новый дом, стал целым в Ливингстоне, как я обрела новый дом тут.
— И ты целая? — в вопросе не было презрения или вызова, только тревога.
— Да, — сказала Мисаки, и это было правдой. Впервые с момента, когда она посмотрела в глаза Робина, она сказала правду. — Я целая.
Она узнала, что целостность была не в отсутствии боли, а в способности справляться с ней.
— Ливингстон сделал тебя собой. Ты не будешь больше собой, чем ты на тех улицах. Я не знаю, почему ты бегаешь по всему миру, будто ждешь, что найдешь силы где-то еще.
— Наверное, ты права, — он вздохнул. — Я не должен был уезжать в Хейдес. В месте, которому ты не принадлежишь, много добра не найти.
— Давай так, — сказала Мисаки, — я поговорю с мужем, и мы позволим тебе задать все вопросы за один раз.
— Да?
— А когда это будет закончено, ты отправишься домой в Ливингстон и возьмешь себя в руки.
Робин кивнул без слов. Они молчали какое-то время. Изумо уснул на коленях Мисаки.
— Хочешь рассказать о ней? — слова было произнести проще, чем Мисаки думала.
— Хотел бы я мочь.
— О чем ты?
— Хотел бы я иметь сотню историй о ней, — голос Робина был тихим и далеким. — Но я едва ее знал. Я собирался ее узнать. Я хотел…
— И что случилось? — спросила Мисаки. — Она была чем-то больна?
— Нет. Она умерла смертью коро.
Мисаки выдохнула.
— Проклятие, Робин.
— Что?
— Просто я… все эти годы меня редкое утешало. Я смотрела туда, — она кивнула на горизонт, видимый за открытой дверью гостиной. — На солнце. И представала, что где-то ты счастлив. Что у тебя получилось. Ты нашел девушку, которая была нежной с твоим сердцем, но достаточно крепкой, чтобы выдержат все, что ты задумал, и что у тебя появилась семья, которой ты всегда хотел.
— О, — Робин был тронут, а потом изумленно улыбнулся Мисаки. — Это предположение не было разумным.
— Но это меня радовало.
Робин издал смешок.
— О, Мисаки, что случилось с моим другом, жестоким циником?
Мисаки упрямо подняла голову.
— Она выросла.
— Ха-ха. Я понял, что ты сделала.
— Мисаки! — позвала Сецуко из коридора и появилась на пороге гостиной. — Эй, простите, что мешаю, но ты можешь помочь с ужином? Я бы сделала сама, но мы не одни, и я не хочу, чтобы еда была ужасной.
— Конечно, — Мисаки подвинула Изумо, извинилась и встала.
Она покидала гостиную, Даниэль пронесся мимо, и она поймал его за красное кимоно.
— Даниэль, — шепнула она, склонившись ближе. — У меня для тебя важная работа.
— Что?
— Обними своего папу.
Даниэль растерялся на миг, но прошел и обвил руками плечи Робина.
* * *
Мисаки прошла той ночью в спальню, желая спросить Такеру, чем он думал, приглашая Робина в их дом. Конечно, его там не было. Обучение в додзе означало, что он передвигал бумажную работу на ночь. Мисаки не помнила, когда в последний раз он ложился спать раньше, чем она.
Он точно был в кабинете, работал. Зная, что лучше не мешать, она решила подождать его и поговорить. Притянув лампу ближе, она стала шить, чтобы не уснуть. Не сработало. Вскоре она ощутила, как прохладные руки забрали иглу и нить из ее пальцев, отложили их и потушили лампу. Наступила тьма, знакомая прохлада укрыла ее, как одеяло из снега. Когда она проснулась на рассвете, Такеру спал рядом с ней.
Пение птиц звенело в тумане снаружи, она встала на колени и посмотрела на спящего мужа. Такеру был умным, но он казался слепым, когда дело касалось человеческих эмоций. Он не знал, что она чувствовала к Робину? Она опустила ладонь на его ровно бьющееся сердце, решила, что он должен был знать. Он видел, как они с Робином смотрели друг на друга в тот день шестнадцать лет назад, и он не был глупым.
Она подумала о том жуком моменте, когда он опустил Шепчущий Клинок, открывая шею. Что это было? Проверка?
— Что ты делаешь, любимый? — прошептала она в утренней тишине.
Ее муж крепко спал и не ответил.
* * *
Такеру был занят додзе и административной работой три дня. Робин почти все время пытался помочь нуму со строительством. Будучи коро, он плохо умел использовать тайю для сварки, и мешал языковой барьер. Когда он ощущал, что мешался, он уходил к Мисаки и Сецуко, спрашивал о домашней работе, с которой мог помочь, что забавляло Сецуко.
— Я — родитель-одиночка, — сказал он, когда Мисаки дала ему нарезать зеленый лук, и Сецуко стала смеяться. — И если Даниэль как я, он будет бездонной ямой, когда вырастет. Мне нужно научиться готовить.
Мисаки перевела это для Сецуко, и она засмеялась сильнее.
— Карэ иппай канэ га ару джанай ка?
— Что она сказала сейчас?
— Разве ты не супер богатый? — перевела Мисаки.
— Богатым нельзя готовить?
— Богатые мужчины не готовят.
— Он даже не знает, как держать нож! — Сецуко рассмеялась.
— Не переживай из-за Сецуко, — сказала Мисаки. — Твоя еда не может быть хуже, чем ее.
Когда они смешали овощи, яйца, муку и мясо, Сецуко все еще качала головой.
— Я не думала, что увижу, как аристократ готовит.
— Ты многое упускала, — Мисаки налила смесь на сковороду. — Смотри, — она вручил сковороду Робину, тот прижал ладонь снизу и стал осторожно готовить окономияки.
— Что-о-о? — воскликнула Сецуко потрясенно, а потом шлепнула Робина по руке, хоть в его ладонях была горячая сковорода. — Ты должен остаться навсегда, Тундиил-сан! Мы сэкономим на газе!
Сецуко заигрывал с Робином, и это было одной из странностей, которые Мисаки приходилось осознать. Но Сецуко заигрывала со многими, так что Мисаки решила не переживать.
— Держи на сорока шести градусах по Кумбии, — сказала она Робину. — Я позову детей. Сейчас вернусь.
Нагасе было уже четыре, он приглядывал за Даниэлем и должен был облить, если он загорится, но пока что это не понадобилось. Сейчас маленький таджака играл с Аюми в мяч.
Несмотря на опасность огня, Даниэль был радостью. Многие дети хотя бы какое-то время были настороженными в странном месте, полном чужаков, но Даниэль привык в жизни с Робином к чужим местам и новым людям. К концу первого дня маленький таджака уже играл с Нагасой и Аюми, словно они были кузенами. Еще день, и робкий Изумо стал теплее относиться к нему, но Даниэль был таким настойчиво дружелюбным — постоянно болтал на смеси линдиш и дисанинке, которые Изумо не понимал — что Изумо сдался и выбрался из оболочки.
Только Хироши не стал относиться тепло к буйному сыну Робина. Он не говорил с Даниэлем, смотрел на него как на странного зверя, которого приходилось терпеть в доме.
— Попробуй быть с ним дружелюбным, — сказала Мисаки за завтраком. — Он — мальчик, как ты.
— Он пахнет странно, — сухо сказал Хироши, — как немытый нуму.
— Так пахнут все таджаки, — сказала Мисаки. — Это просто дым.
— Странный дым, — сказал Хироши. — Он мне не нравится.
— Не нужно грубить, Хиро-кун.
Хироши нахмурился сильнее.
— Он выглядит как фоньяка.
Мисаки рассмеялась.
— Мы выглядим как фоньяки, Хиро-кун. У Даниэля темная кожа, как у таджаки, прямые черные волосы, как у каритианца. В нем нет ничего от фоньяки.