— Слушай… прости, что я атаковала Техку в спину, ладно? — буркнула она. — Ты прав. Это было не благородно, — ее отец стыдился бы. Нужно было смотреть воину в глаза, убивая его, все это знали.
— Мисаки, мне все равно, если ты нападаешь на людей сзади, сверху или из люка, — Робин снова ее удивил. — Уличные бои всегда грязные и полные обмана.
— Тогда, — сказала Мисаки, растерявшись, — в чем проблема?
Робин возмущенно вздохнул.
— Ты не могла бы бить по коленям?
— Спина — более крупная цель, — возразила она. — Ледяные копья трудно направлять на расстоянии. Я понимаю, что ты не хотел бы никого убивать, но если выбор между убийством опасного преступника и его побегом…
— Пусть убегает, — твердо сказал Робин.
— Так тебе нужно, чтобы все жили, но плевать, честный ли бой? — Мисаки растерялась.
— У меня всегда был детский взгляд на чистый бой, — Робин скрестил руки. — Для меня «чистый бой» — тот, от которого мир становится чище, а не кровавее.
Мисаки не хотела смеяться — Робин говорил честно — но она не сдержалась.
— Это не просто по-детски, идиот. Это безумие, — но это было так мило. В стиле Робина. — В этом даже нет смысла.
— О чем ты?
— А если ты отпустишь кого-то, и это будет не мрачный бандит, как Яотл Техка? А если это будет серийный убийца или безумец, решивший отомстить? А если люди будут в опасности из-за того, что они убежали?
— Тогда я приму ответственность за это, — решительно сказал Робин. — Я не буду пасть, пока их не поймают.
— И ты думаешь, что это сработает?
— Должно.
Мисаки мгновение разглядывала друга.
— Робин… Жар-птица… люди умирают, — сказала она. — Сколько я слышала об этом месте, люди тут все время умирают. Почему тебе так важны эти жизни?
— Потому что никто за ними не приглядывает.
— Ты не думал, что дело в том, что они того не стоят?
Робин резко повернулся к ней, темные глаза сверкнули.
— Посмотри вниз, — он указал на пятна крови на асфальте, где Мисаки одолела стражей Техки. — Ты знаешь, как эти люди ушли из переулка?
— Ты послал сигнал. Я знаю, что полиция не вызвала скорую, но решила, что кто-то это сделал, — хотя, если подумать, она не слышала сирен.
Робин покачал головой.
— Тут неподалеку вейсис адинов.
— Вейсис? — Мисаки слышала раньше каритианский термин, но не знала, что он означал.
— Нейтральная земля, — сказал Робин, — убежище, признанное всеми главными бандами. Ты не нападаешь на человека, укрывающегося в вейсисе, это против кодекса улиц.
— Я не знала, что тут есть кодекс чести, — признала Мисаки.
— Его не признает правительство. Все в этой части города были подавлены или брошены силами теонитов, на которые полагается остальной мир, но они не сдаются. Они создали тут свою жизнь и культуру. Не идеальные, но стоящие защиты, даже если правящие теониты, политики и полиция решили иначе.
— Если люди тут честно пытаются, то почему тут такой бардак? — спросила Мисаки. — Почему тут все еще есть бедные и необразованные?
— Почти половина Северного Конца населена коренными баксарианцами. Они хорошо жили, пока колонизаторы Яммы не явились и убили их треть, поработили еще треть и заставили последнюю треть заключить браки Фаллеи.
— Точно, — джасели в Ишихаме всегда рассказывал Мисаки, что жители Абирии и Кариты были благодарны бракам с сильными ямманками. Она быстро поняла по коренным баксарианцам в Карите, что это было далеко от правды. Похоже, не все в мире считали сильный род стоящим обмена на автономность.
— Адины тут без преимущества, — продолжил Робин. — Их привели сюда как рабов, чтобы создать фермы на землях, которые Ямма украла у коренных, но когда их эмансипировали, им не дали своих владений. Некоторые коренные баксарианцы могут хотя бы соперничать с келендугука физически, но у адинов нет даже этого. Просто судить, когда у тебя есть наследие, важное имя, поразительные силы от родителей, — голос Робина стал пылким. — Как просто, по-твоему, построить жизнь из ничего?
— Ты говоришь не только об адинах и коренных баксарианцах, — тихо сказала Мисаки. — Ты говоришь о себе, — он попал в Кариту как беженец, у него не было ничего, потому он ощущал близость с этими людьми.
— Что? — Робин удивился. — Нет. Я… мне повезло больше, чем им. Да, мы с Эллин были беженцами в этих трущобах, но редкие сироты Ливингстона обладают силами, которые могут провести их в академию теонитов.
— Не твои силы делают тебя особенным, — сказала Мисаки, — вас обоих.
Ее отец всегда говорил, что не всему бойца можно было научить — духу, смелости и способности быть больше себя. Робин отличался от сотен коро, которые звали себя смелыми и бескорыстными. Он умер бы честно, чтобы защитить самого грязного нищего в этих трущобах. Это было глупо, красиво, и это вызвало жуткую тревогу у Мисаки.
Как и говорил Робин, уличные бои были грязными и полными обмана. Он мог говорить, что у банд в Северном Конце был кодекс чести, но Мисаки была уверена, что никакой кодекс не защитит честного парня, как он. Ей было не по себе, пока она думала, какие монстры в переулках могли использовать доброту Робина, и что они могли с ним сделать… Вопрос бы не в том, умрет ли он. Вопрос был в том, умрет ли он быстро, с целым духом, или медленно, когда все зло мира порвет в нем оптимизм на кусочки.
Робин был сильным бойцом, но она знала, что хватит меткой иглы, чтобы повалить великана. Были сражения, где можно было победить беспощадностью. Один миг колебаний или мягкости против опасного противника мог стоить Робину жизни. Тот свет погас бы. Мысль создала безумную панику в Мисаки.
— Но ты убил бы, — сказала она, звучало как мольба, требование, — если придется.
— Нет.
— Даже серийного убийцу? Насильника? А того колдуна, о котором мы слышали, который скармливает врагов диким зверям?
Робин покачал головой.
— Это не мне делать. Миру не нужен еще один сильный теонит, пытающийся навязать свою идею справедливости городу адинов. Я не буду таким.
— А спасение своей жизни? — осведомилась она. — Если можно будет спасти тебя или врага…
— Я найду способ избежать смертей.
— А если не сможешь? — наставала она. — Если они слишком сильны, другого выхода нет, тогда ты убьёшь?
— Нет, — тут же ответил Робин. — Слушай, первые борцы с преступностью Ливингстона убивали людей, и все они умерли жестоким образом до своего времени.
— О, ладно, — сказала Мисаки, используя каритианский сарказм, чтобы скрыть тревогу. — Это очень успокаивает.
— Я о том, что попытки зарезать преступника раньше, чем он ударит тебя, не обязательно хорошая стратегия.
— Это самое глупое, что я слышала, — рявкнула Мисаки, — и ты уже сказал много глупостей сегодня, — она не знала, как это работало с уличными бойцами, но каждый мечник знал, что первый удар был важен.
— Я просто пытаюсь сделать все лучше.
— Ты — идиот.
Робин пожал плечами.
— Мой брат говорил так, когда мы были маленькими. Я не передумал.
Мисаки глядела на Робина, кусая щеку изнутри, внутри нарастал странный гнев.
И она толкнула его.
Обычно изящный боец растерянно пискнул, и Мисаки испытала миг ужаса, думая, что он упадет — что она убила его — но он сохранил равновесие на краю крыши.
— Мисаки! — он повернулся к ней, температура поднялась от ярости. — За что?
— Я не знаю… — было странно, как приятно было видеть гнев на его лице, знать, что он не хотел умирать. — Мне нужно было убедиться, что ты адекватный.
— Что с тобой такое?
— Я не хочу, чтобы ты умирал.
— Мисаки, — он покачал головой. — Я не знаю, о чем ты думаешь, но я могу о себе позаботиться.
— Я знаю, — сказала она. — Я не уверена, что ты сделаешь это.
— Сделаю.
— Да? Как много раз ты мог одолеть Яотла Техку сегодня, пока он не прижал мачете к твоей шее? Сколько раз ты будешь рисковать своей жизнью, чтобы спасти преступника, который этого не заслуживает? Как долго ты сможешь так держаться, пока не умрешь?